История одной большой любви началась почти тридцать лет назад, а закончилась на этой неделе. Не нагнетая саспенс, всё расскажу сразу в одном предложении: это история невероятной подростковой любви к рок-группе из Москвы, которая в этом году (точнее не скажу, неохота больше мараться об это говно, узнал я об этом в самом конце ноября 2023-го), как положено любому русскому, обосралась на украинском вопросе, хотя стрелять себе в ногу — я уверен — её ровным счётом никто не просил.
(Это серия постов о том, как с началом войны 24 февраля нам с семьёй пришлось уехать из Киева и куда нас закинула злодейка судьба. Для удобства чтения посты вынесены в отдельную рубрику «З 24 лютого до наших днів».)
Наша жизнь во Фридрихсхайне приобрела настолько узнаваемые черты «нормальной», что нам не хотелось ничего в ней менять так долго, насколько это возможно. У нас была крыша над головой, еда в холодильнике и деньги на карточке. С апреля у меня появилась работа. В таком положении хотелось зависнуть, чтобы не поколебать это равновесие, в котором только-только начала приходить в порядок наша расшатанная психика. Мы затаились и жили, пока нам давали. Не самая взрослая практика, но на другую пока не было сил.
С нашего заселения прошёл ровно месяц. Рассчитывая, что у нас впереди ещё месяц, а то и два, мы получили письмо от Кристианы. Перед тем как пустить нас пожить в свою квартиру, она заручилась согласием своей партнёрши, живущей буквально за углом, и переехала к ней. У партнёрши есть две приёмные дочки. Одна из них — умственно отсталая, и переезд Кристианы стал для неё большим стрессом. Кристиана очень сожалела о том, что они не учли этот момент, и спрашивала нас, какие наши планы. Она не ставила дедлайнов, но было понятно, что решение надо искать как можно скорее.
Но поскольку решения не предвиделось, я поспешил предупредить своего начальника Тео, что наше плодотворное сотрудничество вскоре закончится, не успев толком начаться — с новостью, что нас выселяют, я пришёл к нему, проработав в FMK всего одну неделю.
Вариантов мне виделось два. Первый, наиболее вероятный: после того как Кристиана поставит нам конкретный дедлайн, идти в центр распределения беженцев и распределиться на раскладушки в школьный спортзал куда-нибудь в Саксонию. Второй — невероятный: найти квартиру в Берлине на четырёх человек, что само по себе impossible, сказал я Тео. Он посмотрел на меня и поправил:
— Difficult. Let’s be optimistic.
Через пару дней в Инстаграме Freimeisterkollektiv появился пост. На заглавной картинке мы втроём с Наташей и Мироном позировали для селфи на фоне детской площадки, а в карусели я с относительно умным видом проводил какие-то измерения в лаборатории на работе. «Дорогие берлинцы, — обращался Тео к подписчикам, — нам нужна ваша помощь…» Ну и дальше история про нашу горемычную семью. Я поблагодарил, прекрасно понимая, что пост в Инстаграме делу не поможет.
— Не унывай, что-нибудь придумаем! — Тео с оптимизмом глядел в будущее.
Ему хорошо было туда глядеть, у них с женой квартира в Вильмерсдорфе.
Следующим утром, когда я пришёл на работу, Тео старался сделать вид, что ничего особенного не произошло, но спросил меня с порога:
— Ты знаешь, кто такая Пинк?
— Певица? — уточнил я.
— Да.
— Конечно знаю.
— Вот и отлично. Она хочет помочь вам с жильём и готова оплатить любую квартиру, которую ты найдёшь на Airbnb, на полгода вперёд.
— ШТО БЛЯТЬ?!
(Это серия постов о том, как с началом войны 24 февраля нам с семьёй пришлось уехать из Киева и куда нас закинула злодейка судьба. Для удобства чтения посты вынесены в отдельную рубрику «З 24 лютого до наших днів».)
В предыдущей главе мы начали жить-поживать во Фридрихсхайне, познавать Берлин в радиусе пары километров от дома и наконец подались на ВНЖ, а кое-кто даже принялся за поиски работы.
Когда ещё в Мукачеве мы смирились с тем, что нашей целью, похоже, вырисовывается Берлин, одновременно из двух семей наших друзей пришёл один и тот же контакт — ещё одной Насти из Берлина. Оказалось, что она видела нас с Наташей на рождественских «Всіх своїх» (мы, конечно, в той толпе не видели и не запомнили никого), не раз привозила «Воеводку» в Германию и благодаря копчёной груше испытывает к нам нежные чувства. Растерянный и смущённый, я написал ей, что хотел бы найти работу в Берлине, но, кажется, кроме «Воеводки» ничего не умею.
Прозвучало это, конечно, неубедительно, а зря, потому что если вдуматься, то за шесть лет ведения собственного бизнеса я приобрёл много навыков из совершенно разных сфер — от кулинарии до логистики, от настройки доменов до вёрстки в конструкторах сайтов, от администрирования интернет-магазина до ведения корпоративных переговоров, от фотографии до написания текстов, но это я, к счастью, умел и раньше. Теперь вырисовывалось, что я мастер на все руки, но все мои специальности не могли заменить знание немецкого. Это был тупик. На что Настя отмахнулась и сказала, что с английским в Берлине ещё никто не пропадал. Она написала в рабочий чатик, что к нам приехал знаменитый украинский дистиллер — золотые руки, и оторвите его, пожалуйста, кто-нибудь вместе с этими руками.
Через пару дней мне пришло письмо от её коллеги: «Один из моих друзей — владелец Markthalle Neun (что-то вроде Бессарабки, — прим. авт.). Он передал мне контакт Тео Лигтхарта, основателя компании Freimeisterkollektiv. Про Тео говорят, что никто лучше него в Берлине не разбирается в крафтовом алкоголе. А теперь главное: Тео просит вас написать ему».
Год назад мы бродили с Наташей по улицам, обсуждая наши планы. За месяц до этого мы уехали из Киева и теперь пытались строить новую жизнь в другом городе. Мы сутками не вылезали из новостей, и, как все, были растеряны и подавлены. Так незаметно пролетел март, а первого апреля весь мир узнал про Бучу.
Несколько дней мы не поднимали в разговоре эту тему. О зверствах российской армии не заговаривала ни Наташа, ни я. Наконец во время нашей прогулки Наташа резко спросила меня, почему я молчу. Почему я ни слова ни сказал о том, что прочитал и увидел на фотографиях. В ответ я выдавил из себя, что ужас, который устроили в Буче российские военные, просто невозможно описать, что никакие слова, ни «чудовищно», ни «зверьё», ни мат — несоразмерны тому, что сухими фактами описывалось в новостях. Поэтому сильнее слов были фотографии погибших жителей. Их выкладывали все: военные фотографы, журналисты, блогеры, западные издания. В один день весь мир узнал, что Россия сделала в Буче.
Не могу сказать, что после этого Россия перестала для меня существовать — к сожалению, она всё ещё существует, и для меня тоже, потому что из-за неё мы до сих пор не можем вернуться с Наташей и уже двухлетним Мироном в родной дом. И на фоне годовщины Бучи и четырёхсот дней войны даже совестно вообще упоминать дом, куда мы можем вернуться. Скольких таких, как мы, молодых семей Россия оставила без дома, а у скольких отняла жизнь?..
Что я испытываю к России? Ненависть, презрение, злобу — можно испытывать к чему-то, что вмещается в рамки человеческого сознания. Россия вышла за них. Ту боль, что она причинила Украине, не выразить словами. Так и не появились за год слова, не придумали таких, какими можно описать, что они сделали с Бучей. С Мариуполем. С Бахмутом. Со всеми городами, куда прилетали их ракеты. Куда врывались их солдаты. Россия — просто враг, который должен быть и будет повержен.
Россия — это главное мировое зло сегодня. Без обаяния и интеллекта киношных злодеев, просто тупое, жадное, бессмысленное, животное зло. Она не совершает свои злодеяния во имя каких-то великих целей. Она — настоящее исчадие ада, зло как противоположность всему человеческому. Она показала всему миру, каких глубин кровожадности и жестокости могут достичь люди, когда бес вселяется в целую страну.
Мы всегда будем помнить Бучу как место расправы русских фашистов над мирными людьми.
Россия отныне навсегда останется страной жестоких убийц. К которым не будет ни жалости, ни сострадания, ни милости.
(Это серия постов о том, как с началом войны 24 февраля нам с семьёй пришлось уехать из Киева и куда нас закинула злодейка судьба. Для удобства чтения посты вынесены в отдельную рубрику «З 24 лютого до наших днів».)
В предыдущей главе мы наконец доехали до Берлина, неожиданно получили привет с моего последнего места работы и робко заселились в квартиру сердобольной немки Кристианы.
Первую неделю мы посчитали совершенно не предосудительным не делать ничего. Мы не попытались зарегистрироваться, не бросились искать работу, не постарались найти себе постоянное жильё. Мы просто приходили в себя, дважды в день выходили гулять с Мироном по соседним улицам и пытались понять, что это вообще такое — то место, где мы оказались.
Вы когда-нибудь подшивались айраном?
Это дёшево и полезно для пищеварения. И ещё это, сука, работает. Сейчас расскажу, чтобы вы не повторяли моих ошибок.
Впервые я обратил на него внимание в турецком супермаркете где-то с месяц назад. Посреди молочного отдела стояла паллета с айраном. Под ценником было что-то написано по-немецки. «ВЫПЕЙ МЕНЯ», — прочитал я. И купил пакетик. Вернувшись на работу, я выпил его за обедом и пожалел, что не купил сразу десять. К счастью, тот супермаркет был в стороне от моих обычных маршрутов. Это спасло меня на несколько недель.
Пока я не увидел его в обычном Rewe. Вообще-то я зашёл перед работой за молоком для кофе, но тут из дальнего угла донеслась гипнотизирующая музыка. Подойдя ближе, я увидел еле заметное сияние, исходившее от одной из полок. Сияние складывалось в буквы: «ВЫПЕЙ МЕНЯ». Я уже понимал, что это айран и что просто так отсюда не уйти. И купил пять пакетиков — сколько оставалось в початой картонной коробке.
Один я опять выпил за обедом, а потом мой коллега Лука, вернувшись откуда-то из города, принёс всем коробку пахлавы, и второй пакетик айрана я выпил вприкуску с пахлавой. Это было божественно.
«Воеводку» пришли покупать, прочитав о ней колонку в субботнем номере Tagesspiegel.
В воскресенье утром, потянувшись за телефоном, я увидел сообщение от Тео — моего начальника. Это означало что-то необычное и скорее всего хорошее, потому что с рабочими вопросами по выходным не пишут.
Тео прислал ссылку на колонку редактора Tagesspiegel. В превью виднелась бутылка «Хрінівки» с моей физиономией на этикетке, а в первом предложении я разобрал «Anton Petrov» и «Krieg» (война).
Тут нам надо вернуться на три недели назад. Или даже на три месяца.
Сонячного лютневого ранку, коли батьки вже відкрили штори, впускаючи в спальню барви нового дня, Мирон розплющив очі, посміхнувся, потягнувся, схопився за бортик, став у своєму ліжечку на повний зріст і, дивлячись на сонце, що сходило над Остзештрасе, замріяно промовив:
— Резать москалей!
На выходных в рамках изучения странных и неожиданных мест Берлина мы поехали на вьетнамский рынок «Дон Сюань». Воображение рисовало огромный экзотичный базар вроде тайских ночных маркетов, где продаётся всё на свете, грохочет азиатская музыка, посетители неторопливо бродят вдоль рядов и поражаются, сколько же на свете бывает разной фигни, а в макашницах шкварчит мясо под соусом адской остроты. На деле «Дон Сюань» оказался тремя длинными унылыми ангарами с одёжным ширпотребом, где без покупателей скучали продавцы всех национальностей, и парой-тройкой вьетнамских кафе с задранными ценами. Может, для немцев из хороших районов это и диковинка, но те, кто вырос в девяностых или не раз бывал на Дарынке и Седьмом километре, такого насмотрелись на много лет вперёд.
«Дон Сюань» находится в Лихтенберге. Это район Восточного Берлина, построенный настолько по-советски, что, оказавшись в нём впервые, берёт оторопь, что телепортация — это не выдумка писателей-фантастов, а вот, реальность: рраз! — и ты в Советском Союзе. Уходящие блоками вдаль одинаковые безликие девятиэтажки, окружающие абсолютно узнаваемые дворы с детскими площадками и парковками, подъезды без внутренних двориков, продуктовые магазины, районные кафе-бары, дома быта, скверики — ко всему этому мы привыкли с рождения, в каком бы году ни родились, и поэтому такие районы определяются безошибочно: это совок.
На обратном пути Мирон заскучал, стал проситься на площадку, и мы заглянули в один из таких дворов.
Там я сделал эту фотографию, а потом разослал её по контакт-листу близким друзьям, с кем недавно переписывался, и подписал: «Мы в Киеве».
— Ты серьезно или это советский район в Берлине? — спросила Катя.
— аааа реально оболонь весной! — обрадовалась Лиза.
— В первое мгновение екнуло сердце от беспокойства за вас, — выдохнула Аня.
— где это в киеве так за деревьями ухаживают?? — не поверила Маша.
— Я и рада и немного в замешательстве. Не лучшее время выбрали. Но счастлива буду вас обнять, — поверила Алёна.
— ?????????? — офигела мама.
А Леся расписала по пунктам:
— Слишком одинаковые металлопластиковые окна, балконы в одном стиле. Целые лавочки и нераскоряченный двор. Подозрительно чистая трава без мусора и собачьего говна. Тротуар идеально ровный, слишком плавно переходит в площадки. Изумительно целый стол для тенниса.
Леся давно не живёт на Північній вулиці, но помнит её в деталях. Только в её дворе никогда не было теннисного стола.