Как зыбка грань между Pink Floyd и стаканом водки в семь утра в Воронеже.
Перед работой мне надо было завезти в «Барбару» воеводку. Тащить на себе тяжёлый рюкзак с Демеевки на Артёма мне моя спина не простила бы, и я вызвал такси.
Водителем «ниссана» оказался мужчина, чей живот упирался в руль. Как все полные люди, он был нетороплив, и даже машина ехала у него не спеша. Первые минуты три прошли молча. На Красноармейской он пощёлкал кнопками на магнитоле, выбрал диск, и в машине зазвучали гитарные переборы «Hey You».
«Hey You», — чуть было не сказал я на первых секундах, но сдержался. Обычно, когда я угадывал мелодию, таксисты либо молчали, либо в редких случаях переспрашивали, чего это я щас брякнул.
На перекрёстке с Фёдорова я не выдержал:
— No matter how he tried, he could not break free, — зачем-то сказал я.
Таксист посмотрел с одобрением.
— Тоже «Пинк Флойд» слушаете? — спросил он.
— Спрашиваете! — ответил я.
Немного помедлив, он добавил:
— Вы как в машину сели, я сразу понял: наш человек. Надо ему «Пинк Флойд» поставить.
Я по-снобски прикинул, чего это во мне нашего, и ничего не нашёл. Таксист тем временем начал свой монолог.
— Или вот брат этого, с которым они начинали. Ну который с ума сошёл.
— Сид Баррет, — подсказал я, не став разрушать иллюзию о родстве Баррета и Уотерса.
— Да, — согласился таксист. — А ведь мы же не знаем, на самом деле, сошёл он с ума или нет. Ведь когда ему сейчас вот диагноз поставили, то это же неизвестно, так оно или не так. У нас же если человек на своей волне, то значит тово…
Гомосексуализм начался с поворота на Саксаганского.
— И вот то же самое: голубой он или не голубой, а только подкрашенный! Мы же свечку не держали, не знаем, как оно там. Вот говорят, что Чайковский голубой. А я вам так скажу: если у мужчины есть жена, дети, а потом про него говорят, что он голубой, то я сомневаюсь. Ведь Бог создал Адама — мужчину и Еву — женщину, чтобы люди получали удовольствие от секса с разными полами. А когда начинают в жопу ебаться — это ненормально.
Где-то возле площади Победы должна была начаться политика.
— Ну я там понимаю ещё тех, кто активные — по синьке жопу перепутал с женской, это бывает. (Бывает, отметил я про себя.) А чтобы свою жопу подставлять — ну это я не знаю… Ведь раньше же статья за это дело была — за мужеложество… А сейчас эти пидарасы — в парламентах: и у нас, и в Норвегии! Мир перевернулся…
Вот мы и подъехали к площади Победы. Таксист достал «винстон», помял в руках сигарету и закурил, высунув руку далеко в окно. Играла «Bring the Boys Back Home».
— Вот тот же Путин — ну это же явно какие-то комплексы у него, видимо, ущемление какое-то было в органах (О! — оживился я)… в кагебешных (У, — приуныл я.). На той неделе вёз я одного психотерапевта — оттуда, из России. Он мне говорит: «Вы не подумайте, что у меня акцент московский, у меня женщина в Киеве есть, я переезжаю. Квартиру продаю и переезжаю сюда. Там зомбированные все…».
На Воровского подошла русская тема.
— У русских же все кругом виноваты, кроме них! Все! Не стакан — в девяноста процентах случаев — а все кругом! А вы посмотрите на их деревни и на наши сёла! У нас: заборчики, огороды вскопаны, картошку садят, а у них?.. Мы в Россию поехали по работе на машине в девяносто третьем. Ехали через восток. Через Курск и утром остановились в Воронеже в семь утра. В то время в магазинах были такие круглые столики, как в аэропортах, ну мы и встали за них — четыре здоровых мужика. Взяли по два чая и по четыре пирожка. И вот люди заходят — унылые такие. Молчаливые. Ни слова не говоря протягивают купюру, им наливают стакан и дают две карамельки-«барбариски». Мы тоже можем выпить, конечно. Ну пятьдесят граммов, но не стакан же! Тут же как: эйфория наступает, хочется песенку спеть, не делать ничего, а как в таком состоянии станок запускать? Нонсенс!
Свернули не на Гоголевской, а дальше — на Обсерваторной, чтоб историю дорассказать.
— А у Сани, друга моего, жена самарчанка. Есть у них дачка на Волге. Домик, красиво, Волга рядом. И у неё день рождения. Выставили на стол десять литровых бутылок «Пшеничной» и стаканы. Ёб твою мать, я Сашу спрашиваю: а сколько же нас будет? Он отвечает: да вот мы в восьмером и всё… И понимаешь, и девки молодые — лет двадцать шесть — двадцать восемь — и тоже из стаканов пили, полных! Три тоста — это ж пол-литра! Я спрашиваю: а можно стакан на три тоста растянуть? Мне говорят: нельзя, не принято так. У русских оно, это пьянство, в крови…
Подъехали к «Барбаре» под «Comfortably Numb».
— Вот оно всё как-то так, — на прощание сказал мне таксист.