На выходе из метро «Голосеевская» в сторону гостиницы «Мир» на прохожих нападает бешеный балалаечник. Долговязый, худой парень с длинными волосами, похожими на мягкие сосульки, и профессиональной балалайкой. Футляр от неё, обшитый бордовым бархатом, лежит у него в ногах и принимает купюры любого номинала и брезгливо — монеты.

До этого у нас на раёне с балалайкой выступал только местный дедушка — божий одуванчик. По вечерам он стоял в переходе на «Демеевской», с пакетом для денег на левой руке, и часами тренькал на трёх струнах что-то без мотива, просто трень-брень. Если вечером мне нужно было идти на «Демеевскую», я клал в карман лишнюю десятку — на случай, если встречу дедушку. Где-то с полгода дедушка перешёл на свирель — может, оно, конечно, балалайка уже от старости не может выходить из дому, но мне хотелось бы думать, что дедушка отказался от неё как от инструмента из русского мира.

И тут на соседней станции завёлся бешеный балалаечник.

У него агрессивная манера игры и встроенный датчик движения. Пока в переходе никого нет, он застывает в standby, сжав гриф и занеся руку над струнами. Как только со стороны стеклянных дверей к гостинице «Мир» заворачивает ничего не подозревающий пассажир, балалаечник оживает и обрушивает на бедолагу аджитато. Бабушки вздрагивают, мужчины напрягаются и ускоряют шаг. Кофр, раскрыв пасть, мигает, как купюроприёмник, огоньками, но к нему боятся подходить. Бешеный балалаечник, наверное, играет в студии хард-рок, ему бы сюда педаль эффектов, чтобы балалайка звучала не хуже Хендрикса, но тут переход и мирные бабушки.

Он мотает головой влево и вправо, как заведённый ключом механизм, вращает глазами, пытаясь сцепиться взглядом, но все прячут глаза в плитку под ногами, вжимают голову в плечи и выбегают на свет божий. Балалаечник замирает, пока из перехода не выйдет новая жертва. Это я несу посылку в «Новую почту», но я его уже не боюсь — сто раз видел.