Привет, наш очередной новый дом. Я только что вернулся с «балкона для курения», где стоял с папиросой и бокалом белого вина, накинув капюшон от прохладного вечернего ветра. Оттуда видно, как на стене «Оушен плазы» горит логотип «Ашана», за ним — красные огоньки на крышах высоток, построенных за последние несколько лет в ставших элитными районах. Утром, если нет тумана или смога, вдалеке отблёскивает золотом купол звонницы Софийского собора. Из старого больше ничего не видно и ничего не узнаётся — всё застроено бизнес-центрами и дорогими небоскрёбами, я не узнаю их, потому что запомнил Киев таким, когда здесь обосновался — тринадцать лет назад.
По утрам здесь трещат сороки. Они летают неровно, как будто по волнам, как будто длинный хвост тянет их книзу, а затем они выныривают. К девяти сюда приезжают легковушки с прорабами, бусики с мебелью и стройматериалами. Начинается громкая часть ремонта во всём доме. Нас этим не напугаешь и не удивишь — мы такого наслушались в Осокорках, на улице, названной именем одесской оперной певицы Елизаветы Чавдар.
Три года мы прожили на Голосеевском проспекте. Три ёбаных года наши окна выходили на улицу, шум которой затихал только под утро, на полминуты между зелёными сигналами светофора на Голосеевской площади. Вжжж — вот возвращаются из Одессы ночные спринтеры, вжжж — а вот уже плетутся на работу менеджеры из Теремков. Однажды, пока Наташи не было дома, я снял с подоконника цветы и всё то, что не поместилось в кухонные полки, залез туда сам с щёткой и отмыл окна до блеска. Мы восторгались чистотой пару дней — затем летний дождь и дорожная пыль довели стёкла до состояния поздней весны — и бросили эту затею.
Там, на Голосеевском, я спускался курить на улицу после утреннего кофе, без пачки, зажав в зубах одну сигарету — чтобы никому не давать стрелять. Подъезд выходил прямо на проспект, и с утра до вечера в обе стороны мимо нашего дома бродили разные люди: пожилые и больные, пьяницы, бродяги, сумасшедшие — нормальных почти не было. Раз в день кто-то норовил стрельнуть то сигарету, то мелочь. Вдоль тротуара ночевали машины из нашего и соседних домов, а у меня при виде всей этой публики, снующей туда-сюда, сердце кровью обливалось, когда приходилось хоть на пару часов оставить под окнами наш «ниссан».
За три ёбаных года я запомнил все эти звуки: летом в пять утра за окном спальни, громко и много, начинали орать вороны. В шесть-семь вступали сороки.
«Тяв-тяв-тяв!» — это значит, что начало девятого. Что-то малюсенькое за стенкой, из второго подъезда, будит хозяев. Мужик — такой коротко стриженный, демеевский гопник где-то около сорока, под его окном стоит бежевая «альмера», это на ней я, как потом оказалось, написал слово «хуй» первым выпавшим снегом. Не могу поверить, что он сам завёл эту тявкалку, но жену его я ни разу не видел.
«Ауууу! Гав-гав-гав! Ауууу! Гав-гав-гав!» — это двадцать минут десятого, сумасшедшая, без кавычек, тётка с четвёртого этажа выводит на прогулку подобранных дворняг. Их воспитанием никто не занимается, они ошалелые, дурные, шуганые, истеричные, но их слышно раз в сутки — только по утрам. На тётку находит где-то дважды в месяц, может быть, это фазы Луны. Тогда она выглядывает из квартиры и слушает, когда хлопнет за любым входящим подъездная дверь, и обливает его неразборчивой руганью.
Выходя курить к подъезду, я здоровался со всеми. Местный бизнесмен Петрович всегда энергично отвечал своим суржиком и даже добавлял что-то про погоду. Он держит ларёк у подземного перехода и овощную палатку за ним, где через смену торгует его жена. У них живёт внук лет десяти, которого никто из нас с Наташей ни разу не видел без еды в руке — яблока, мандаринки, йогурта, печеньки. Всё, что несъедобно, он бросает, где по ходу на это натыкается. У подъездной двери — обёртку от печенья, на наш коврик — мандариновую кожуру. К соседке — огрызок яблока. Пухленький такой засранец.
Переехав в новый дом, я задумался, что же мне нравится больше: курить на «балконе для курения», где до тебя никто не доёбывается, подъезд с консьержем, как на Бажана, Чавдар или Голосеевской, или тишина под окном? Всё — такие новые, забытые за три года ощущения, что мне к этому ещё привыкать и привыкать. А не забыть утра на Голосеевском проспекте не дадут сороки. Но я очень рад, что съебался из той пятиэтажки, которую в Фейсбуке называл #ДомВысокойКультурыБыта.