Накануне рождественской ярмарки в пятницу после ужина я улёгся на диван, положив голову Наташе на колени, и скрипучим тоненьким голоском, похожим на иссыхающий ручеёк, затянул, как умирающий старик: «Трай нот ту гет ворид, трай нот ту тёрн онту проблемз, зет апсет ю, ааа, донт ю ноу: евресинг-с олрайт, ес, евресинг-с файн».
Наташа, пресыщенная разнообразием жизни со мной, молча гладила меня по макушке.
— Энд ай вонт ю ту слип вел тунайт, лет зе ворлд тёрн визаут ю тунайт, — подсказывал я ей.
Занятая прямыми эфирами в Инстаграме, Наташа деликатно отказалась примерить на себя роль Марии Магдалины, и я, успокоившись на любимых коленях, в ночь перед битвой пошёл копаться в архивах — узнавать, как сложилась жизнь тех, кто исполнял в Jesus Christ Superstar роли второго плана. С Гилланом-то всё было понятно, а среди прочих в памяти выделялись Мюрей Хед (Иуда) и Виктор Брокс (Каиафа).
Виктор Брокс — мужик с таким басом, от которого стыла кровь в жилах и снегири замерзали в полёте, оказался энергичным дедушкой-блюзменом с бородой Гендальфа, выступающим по малюсеньким клубам и пабам. Ему 78 лет, у него нет сайта, Фейсбука и дискографии.
Карьера Мюрея Хеда оказалась более продуктивной. На роль Иуды его пригласили, углядев в хипповском мюзикле Hair. Став знаменитым после JCS, он не спился, а стал записывать сольные альбомы, ни об одном из которых я ничегошеньки не знал, пока не копнул позавчера вечером. Таким невеждам, как я, Википедия рассказывала быстро и по делу: сначала послушайте Say It Ainʼt So, Joe и One Night in Bangkok, а потом будем разговаривать дальше.
«Ночь в Бангкоке» заинтриговала меня сразу одним только упоминанием города, с которого семь лет назад началось моё увлекательное путешествие по Юго-Восточной Азии — ничего более экзотического за последние годы я не повторял, но незримую (как говорится в таких случаях) связь с городом я сохранил и всё готовлюсь угодить туда снова.
То, что «Ночь в Бангкоке» датирована 1984-м годом, должно было натолкнуть на предположение, что слушать её не стоит, но нет — и это оказалась попсня, неприятная, как вся эстетика восьмидесятых, и даже главный герой — самый романтический азиатский город — не взялся за то, чтобы исправить ситуацию. Пришлось поставить Say It Ainʼt So, Joe и, наверное, разувериться в Хеде навсегда.
Сэй ит эйнт соу, Джо, плиз,
Сэй ит эйнт соу,
Зетс нот вот ай вонт ту хиар, Джо, энд айв гат э райт ту ноу.
Это было что-то страшно знакомое, но спетое раньше другим, очень знакомым голосом. Таким глубоким, тягучим, как будто с зажёванной плёнки.
Сэй ит эйнт соу, Джо, плиз,
Сэй ит эйнт соу, — да точно, это Гари Брукер из Procol Harum!
И песня эта, если быстро погуглить, с его альбома 1979 года No More Fear of Flying.
Да, но Хед выпустил пластинку с этой песней за четыре года до Брукера.
То есть это, чёрт возьми, его песня?! Ого.
На обложке пластинки Хеда 1975 года романтичный герой с длинной причёской, в джинсовой рубашке запечатлён в пол-оборота на улице, позади него в кадр попала девушка с как будто азиатской внешностью — ну конечно, спустя девять лет он же исполнит «Одну ночь в Бангкоке», и у меня в голове уже всё смешалось, и за девять лет до Бангкока, в котором Хед, возможно, никогда и не был, он уже позировал на тайской улице, и всё это так романтично.
«Джо, скажи, что это неправда», — скандировали на стадионе болельщики бейсбольной команды, игрок которой, Джо Джексон, по слухам, за взятку согласился слить Мировую серию в 1919 году. Хед взял эту фразу за основу своей песни, посвящённой Уотергейтскому скандалу.
Песня закончилась, и я поставил её на повтор.
На четвёртый раз я надел наушники, хоть Наташа и была в другой комнате.
Я нашёл несколько вариантов исполнения и каверов, кроме Гари Брукса.
— Ааай! Донт ноу, хау ту лав хииим! — это крик отчаяния раскаявшегося Иуды. Папа поставил мне «Суперзвезду» первый раз в пять лет, то есть я 34 года назад первый раз услышал Мюрея Хеда. Его Иуде вообще было нелегко последнюю неделю перед казнью Иисуса. То есть Иисусу, конечно, было ещё тяжелее, но Тим Райс сделал Иуду простым человеком, а не таким-то уж и злодеем.
— Шуд ай скрим энд шаут,
шуд ай спик ов лав,
лет май филингс аут?!
Мюрею Хеду было двадцать четыре года, когда он записывал свою партию в JCS. Так не бывает, такой голос не может быть у такого пацана. Но он есть.
И этим же самым голосом Хед поёт Say It Ainʼt So, Joe!
У меня мурашки по коже пошли, когда я услышал эту песню в пятницу вечером впервые в исполнении Хеда.
И прослушал её раз двадцать.