(Это серия постов о том, как с началом войны 24 февраля нам с семьёй пришлось уехать из Киева и куда нас закинула злодейка судьба. Для удобства чтения посты вынесены в отдельную рубрику «З 24 лютого до наших днів».)
Мукачевский «Эпицентр» сильно поколебал мою уверенность, что карточка Монобанка поможет нам воссоздать привычный комфорт в любом городе. До этого не убегав за всю свою жизнь ни от одной войны, к сорока двум годам я подошёл страшно наивным юношей. Но уже менее наивным спустя час после «Эпика» заходил в ближайший к дому АТБ. Пустые полки с макаронами? Штош, значит будет ненавистный булгур. Разобрали всю «Артемсіль»? Ну ладно, разок купим морскую подороже. От курицы остались только пара пачек крылышек? В конце концов, на соседней полке лежат сосиски. Зато каждый пустой стеллаж ещё быстрее возвращал меня на землю. Теперь мы будем жить вот так, и это надо просто принять и не обдумывать, потому что на обдумывание нет ресурсов, надо решить, что делать дальше, чтобы все были живы, сыты и в тепле. Пока мы с этим справлялись.
Следующей задачей было найти мне занятие, чтобы быть при деле, а не шароёбиться по городу, ловя на себе, как мне казалось, гневные взгляды мукачевцев. И если к Наташе, Мирону и тёще вопросов не было, то я чувствовал себя очень не на своём месте. Тероборону с русским паспортом решено было приберечь на крайний случай, а пока попробовать что-то волонтёрское. Я позвонил одному близкому волонтёру из Киева (давайте и дальше без имён) и спросил, нет ли у него контактов в Закарпатье, а ещё лучше — сразу в Мукачеве. Я готов был делать всё: носить, грузить, возить, закупать, передавать, плести, готовить. Мне дали два контакта: один волонтёрский, другой военный. Оба были предупреждены, что есть вот такой сложный клиент, оба выслушали меня и ответили, что обязательно со мной свяжутся, как только придумают, что бы мне поручить. Положив трубку, я даже расстроился: вам что, не нужны лишние руки? А потом прочитал у моей русской подруги из Киева, которая также мучилась от игнора и своей бесполезности, что её тоже все вежливо выслушивали и не возвращались, и в какой-то момент она поняла, что отношение к ней поменялось с «О, прикольно, она хоть и русская, но она наша» на «Хм, она, конечно, наша, но она русская». С нами просто никто не хотел иметь дела.