Двадцать девятого декабря я оказался на Курском вокзале в половину одиннадцатого вечера. Полчаса назад я уехал с работы, где оставил своих коллег сдавать номер. За спиной висел рюкзак, набитый средствами личной гигиены, растворимым пюре «Магги» и фотоаппаратом. До поезда оставалось чуть больше сорока минут.
Все магазинчики и закусочные в подземелье вокзала были украшены мишурой, серпантинами и гирляндами, но праздник не чувствовался совершенно, потому что вплоть до двадцать девятого числа я уходил с работы в девять или десять часов вечера, измученный, сонный и голодный. Я пытался себе представить, что Новый год будет через два дня, но ничего у меня не выходило.
Сорок минут до поезда нужно было как-то провести, и я стал прислушиваться к себе, чем же мне хочется занять это время. Первые несколько секунд организм молчал, а затем появилась яркая и отчётливая мысль, что мне хочется водки. Не такой водки, чтобы с блаженной улыбкой и слюнкой, стекающей с подбородка, усесться на своё место в вагоне, а такой водки, чтоб душа сначала развернулась, а потом снова свернулась. Граммов сто, и холодной. И больше не надо.
Видимо, я совершенно отвык от реальности. Почему-то я был уверен, что выпить сто граммов водки на вокзале — дело понятное, объяснимое, законное и потому элементарное. Однако я ошибался.
Я прошёл по периметру всего подземного городка, обойдя около десятка закусочных и прочих кафетериев, но в каждом месте натыкался на один и тот же ответ: водку мы, молодой человек, не наливаем, а вот пивом и прочей дрянью типа слабоалкогольных коктейлей можете хоть обоссаться в сапоги.
Казалось бы, всё уже ясно, на вокзале водку в разлив нигде не продают, однако я упорно завершал обход по периметру, не сдаваясь, в надежде найти своё минутное счастье. И наконец дорога привела меня к одной из последних забегаловок, расположенных возле лестницы, ведущей к туалету, и таблички «Милиция», стрелка которой указывала куда подальше от этого места.
Это даже нельзя было назвать забегаловкой. На площади, по размерам напоминающей кухню хрущёвки, разместились несколько полок с продуктами, прилавок с продавщицей, несколько наполовину пустых ящиков с пакетами сока и бутылками пива. В углу приткнулся круглый столик на металлических ножках, за которым сидел мужчина со следами богатого алкогольного опыта на лице и одежде. Мужчина что-то вяло жевал и чем-то запивал.
— Скажите, пожалуйста, а вы водку наливаете? — спросил я почти безо всякой надежды.
— Чего? Водку? Куда наливаем? Это зачем это? Какую водку? А вы кто? — настороженно выпалила продавщица свои шесть вопросов.
Я терпеливо объяснил, что я не проверяющий, что я пассажир, у которого поезд через полчаса, и вот, значит, перед отъездом я хочу выпить водки, чем-нибудь её закусить и уехать наконец к чёртовой матери из Москвы этой в Запорожье.
Продавщица посмотрела на меня, увидела рюкзак за спиной и ответила, уже подобрев:
— Ну это… Ну да, есть у нас водка. Вам много надо-то?
— Да нет, — ответил я, — ста граммов будет вполне достаточно.
Продавщица нагнулась к какому-то ящику и достала оттуда то ли баночку, то ли стаканчик, то ли из стекла, то ли из пластика. В начале и середине девяностых такие хреновины назывались «русский йогурт». Выпить, конечно, хотелось, но не до такой степени. Почему-то против подобной водки у меня есть предубеждение, что она невкусная.
Я пошёл на попятный:
— Ой, нет, спасибо, я, пожалуй, не буду. — И трусливо закончил. — Я боюсь.
Продавщица удивилась:
— А чего? А чего ты боишься-то, парень? Нормальная водка, не палёная, вкусная! Вон, смотри, — тут она махнула рукой в сторону мужчины со следами богатого алкогольного опыта на лице и одежде, — видишь, сидит, пьёт, и ничего ему, козлу, не делается!