Пару-тройку недель назад прихожу я как-то домой после работы, в обычное время, то есть в половину первого ночи.
Ключа у меня тогда ещё не было (если я вам расскажу, за какие несусветные — я не иронизирую! — деньги я его сделал, то вам станет, надеюсь, так же плохо, как стало мне, когда старый еврей-ключедел объявил мне сумму), поэтому звоню в дверь.
На этаже, как водится, расположены четыре квартиры. Пара квартир объединена в блок, который был построен изначально с таким расчётом, чтобы соседи могли себе поставить общую — вторую — дверь. Кто-то её ставит, кому-то и без неё заебись живётся. Нашим соседям без неё жилось не заебись, поэтому они поставили.
Звукоизоляция в доме настолько хуёвая, что у меня создаётся впечатление, что никто из наших соседей не пердит в принципе. Потому что я слышу любой шорох.
Звонок будит Славу, у которого я временно живу, соседей по блоку и, надеюсь, соседей сверху и снизу. Заспанный Слава плетётся открывать дверь, открывает и падает обратно спать, потому что ему, труженику, на работу к девяти, а не как мне, тунеядцу.
Пока я неторопливо закрываю нашу общую дверь, открывается дверь соседей, и из неё вылезает мурло нашего соседа, про которого Слава говорил, что он парень, в принципе, неплохой, только ссытся и глухой. А ещё и самбист по непроверенным данным. Последнее заставляет относиться к нему с некоторой долей осторожности и не слать на хуй сразу.
Он щурится от яркого света и спрашивает меня: Слава там как, живой? Я зову живого Славу пообщаться с этим джентльменом. Ну и сам жду, об чём базар будет.
Этот джентльмен начинает двигать тему про то, что закуток, в котором прячется мусоропровод, захламлён всяким говном, как его, так и говном Славы в частности, оставшимся после ремонта, и что к мусоропроводу никак не подберёшься, и что это всё хуйня, что все жители подъезда заебались выкидывать мусор в этот неработающий мусоропровод и выкидывают в помойку на улице, потому что так проще и быстрее, да и воняет меньше, а вот пенсионерам из квартиры напротив тяжело таскать свои пищевые и бытовые отходы на улицу, и они этому джентльмену, значит, мозг ебут, чтобы он этот проход для них очистил.
С безупречным московским акцентом я спрашиваю джентльмена: так вопрос-то в чём? Вы, говорю, вопрос сформулируйте, и мы вам честно на него ответим. Или озвучьте просьбу, и мы её по мере сил выполним. Вы, говорит, придумайте, как со своим говном разобраться — или выкиньте его на хуй уже, или в квартиру обратно затащите. Я расплываюсь в улыбке и отвечаю, что у меня завтра первая половина дня свободна, делать мне всё равно не хуя, вот Слава покажет мне фронт работ, а говно убирать — это моё самое любимое дело. На этом в лучших чувствах мы расстаёмся.
А надо вам сказать, что Слава парень отличный, только фантастический распиздяй.
Входим мы со Славой в квартиру, и я его спрашиваю: что выкидывать-то? То ли я его понял плохо, то ли он объяснил не так, но запомнилось мне только одно: из моих, дескать, вещей там одна коробка из-под телевизора, которую я выкидывать не собираюсь, потому что рано или поздно из квартиры надо будет съехать, а вот в этой коробке-то я телевизор и потащу. И, как я понял, больше его вещей там нет.
Наутро, когда Слава ушёл на работу, я взял ключик, открыл им решётку, которая на единственном нашем этаже запирала закуток (официальное объяснение: пока решётку не поставили, в закутке кололись и спали наркоманы, что создавало нерабочее настроение у жильцов и вгоняло их в депрессию), зашёл внутрь и огляделся. Говна там действительно было предостаточно, но коробка из-под телевизора выглядела на общем фоне настолько бледно, что я поленился перетаскивать её в квартиру. Оставил всё как есть и ушёл на работу.
Прошло несколько дней. Я помнил, что в закутке оставались вещи явно предназначенные на выброс, думал, что неплохо было бы помочь соседу разгрести всю эту дрянь, но что-то меня всё время останавливало. Поначалу мне было совестливо, но потом и это мешающее жить чувство прошло. И все мы зажили как прежде.
Прошло время, около двух, пожалуй, недель. Слава с прекрасной Надин уехали в ближнее зарубежье, то есть в Чехию, а я остался за главного. И ситуация не менялась до вчерашнего утра.
Накануне я пришёл домой как всегда в половину первого и лёг спать. На следующий день я проснулся в половину девятого и поехал на редколлегию. Ну что значит «поехал»… Для начала я открыл дверь, чтобы выйти из квартиры. Дверь чуть подалась, но не открылась. Навалившись на неё посильнее, я отодвинул то, чем она была припёрта. Я бы, конечно, написал фразу «ни за что не догадаетесь», но такое обильное предисловие не могло не натолкнуть вас на мысль, что дверь была припёрта говном, которое сосед по блоку с половины первого ночи до половины десятого утра (времени, когда я вышел из дома) затащил в наш блок и припёр к моей двери. Учитывая описанное выше качество звукоизоляции и мой чуткий сон (скрипучая и неудобная кровать, отсутствие карнизов и утреннее «солнце светит в левый глаз», которые заставляют меня просыпаться по пять-шесть раз за время сна), я пришёл к выводу, что этот бендеровец сотворил свою диверсию в то время, когда я был в душе.
Отодвинув дверь настолько, чтобы можно было выйти из квартиры, я вышел в предбанник и осмотрел баррикады. Снизу шла двухстворчатая кухонная тумба советских времён, поцарапанная и облитая краской. Это была самая тяжёлая и крупногабаритная конструкция, которая еле поместилась в предбаннике, чтобы при этом ещё дать проход одному человеку — бендеровцу, просочившемуся после диверсии в свою землянку. На ней стояло несколько картонных коробок, забитых доверху пенопластом.
Как вы знаете, я паренёк неконфликтный, поэтому я не стал звонить в дверь соседям, крыть матом всю эту семейку Адамсов, бить в табло бендеровцу и надевать ему на голову коробку из-под телевизора.
Коробку из-под телевизора, предварительно сверив марку и модель самого аппарата и того, что написано на коробке, я занёс в коридор, оставшиеся лёгкие картон с пенопластом вытащил на лестничную клетку, чтобы потом выбросить на помойку, а тяжёлую тумбу интеллигентно поставил в предбаннике наискосок так, чтобы она давала возможность выйти из квартир и мне, и бендеровцам. Как видите, я не стал пакостить, а поступил вполне благородно. Выкинуть тумбу самостоятельно мне не позволили отсутствие желания волочить эту дуру вниз по лестнице (чисто теоретически, но никак не практически, её под силу дотащить до помойки одному) и точно такое же отсутствие времени, потому что я спешил на редколлегию.
Прочуяв всю мелкую подлость соседей (за день до этого они прислали мне чёрную метку в виде картонной коробки, нацепленной на крюк в предбаннике возле моей двери так, чтобы коробка закрывала вход в квартиру, но легко соскакивала с крюка путём резкого открывания двери), я, возвращаясь этой ночью домой, прикидывал, что же меня будет ждать при входе на этаж.
К счастью, соседи не оказались иезуитами. Они не стали выдумывать более изощрённые способы насолить мне, а вместо этого обратно забаррикадировали мою дверь тумбой. То есть, по большому счёту, они поступили так, как я и предполагал. У меня, конечно, теплилась надежда на то, что бендеровец с помощью своей семейки Адамс вынесет тумбу сам, видя, что я, выкинув коробки с пенопластом, готов к сотрудничеству, но такие мысли мои были скорей мечтательными, потому что рассчитывать на людей и верить им, как вы знаете, нельзя.
Я посмотрел на тумбу, вынул из заднего кармана штанов бутылку перцовой настойки «Столичный стандарт», десять минут назад купленную в круглосуточном магазине «Сельпо», снял свою походную сумочку, поплевал на ладони и вытащил тумбу на лестничную клетку к лифту. Затем закрыл за собой все двери, помыл руки и сел вкусно ужинать.
«Совершенно неясно, что он сделает завтра».