Мы сидим с Казбеком в «Горчице» на Шелковичной и разговариваем о судьбах «Крещатика». Напротив меня сидит Даша, напротив Казбека — Ирка. На летней веранде темно, свечка на столе подсвечивает наши лица снизу. У Казбека в стакане с кока-колой тает лёд, мой заиндевевший графин с «Немировым» покрывается снаружи капельками. Мы почти доели свои мясные блюда, ночная сытость настраивает беседу на миролюбивый лад.
— Не может заметка заканчиваться абзацем «А ось эксперты „Крещатика“ считають», а ось там ещё кто-то ещё что-то считает. Что за «а ось»? Что это за, мать вашу, стиль такой? — неторопливо ругается Казбек.
— Да понадеялся на украинский «а ось»,— я пытаюсь острить в ответ.
Мои приборы сложены вместе поверх оставшегося куска мяса. Я не знаю этикета и не помню, как правильно класть вилку с ножом так, чтобы моё мясо не забрали, пока я сам этого не захочу.
Официант в четвёртый раз подходит поменять пепельницу и почти незаметно вынимает из-под меня тарелку.
— Эй, я ещё не доел! — я останавливаю официанта, знающего этикет.— У меня ещё осталось мясо! — я показываю на маленький кусок, которого как раз хватит, чтобы закусить последнюю рюмку.
— Тогда надо ложить приборы по-другому,— объясняет мне официант.— А вы ложите так, что тарелку можно забирать.
В этом городе все знают, как правильно класть приборы. В этом городе никто не знает слова «класть».
Не замолкающий днём телефон Казбека спит. Даша кутается в плед и уютно зевает. Ирка допивает пиво и прижимается ко мне. Огонёк свечки дрожит от нашего дыхания. К одиннадцати вечера веранда пустеет, и мы остаёмся одни.