А вообще питерские, конечно, зажрались и теперь сами вместо москвичей икрой срут.
— О, а щас я тебе «ГЭЗ-21» покажу,— говорит мне Анастасия Валерьевна, с которой мы только что вышли из «Рюмочной».
— Ну пошли, чо,— без особого энтузиазма соглашаюсь я, потому что хер его знает, что это за Гэз такой и на хрена нам туда надо.
Заходим на территорию арт-центра «Пушкинская, 10», а я вам скажу, что у меня предубеждение против арт-центров, потому что ничего хорошего, кроме современного искусства, в них, как правило нет, а современное искусство я на хую вертел. Ну и Гэз этот — вот кто там может сидеть, кроме всяких, понимаешь, хипстеров.
Спускаемся по какой-то лестнице, а навстречу нам поднимается мужик с велосипедом. Я на него смотрю, столбенею и перевожу охуевший взгляд на Асю.
— Слушай,— вкрадчиво начинаю я,— а это же ведь Коля Васин, да?
— Ну да,— небрежно бросает Ася,— Коля Васин, кто ж ещё.
И это звучит примерно так, как если бы Ася в московском «Маяке» (в Питере тоже есть «Маяк»: замечательное место, три по пятьдесят и три порции варёного яйца с красной икрой — сто шестьдесят, что ли, рублей), так вот, если бы Ася в московском «Маяке» спросила меня, а не Михаил ли это Ефремов там за соседним столиком бухает, а я бы ответил, что ну конечно да, кто же ещё.
— Совсем вы, питерские,— говорю,— зажрались. У вас тут Коля Васин по улицам ходит, а вам по хую.
— Ну так а чего удивляться, что ты его встречаешь на Пушкинской, раз он здесь живёт,— резонно отвечает Ася.
Ну тоже, в общем, верно.
Выпив «Василеостровского» пива в этом «ГЭЗ-21» (хуйня хуйнёй, что-то типа «О. Г. И.»), мы пошли дальше шляться по городу в формате «drink&go».
— Куда дальше — «ЧП», «Улитка», «Бермуды», «Терминал»? — спрашивает Ася.
«ЧП» тесный, «Улитка» — это ваще ад пизды, туда только в обдолбанном состоянии можно заходить, про «Бермуды» я ничего не слышал, а в «Терминале» уже успел побывать, мы мимо него проходили с Александровым и Ивановым, да не прошли. Классический такой нью-йоркский бар в представлении русского: длинная барная стойка, круглые высокие табуретки, ну и, собственно, бармен, а позади него бухло. Питерские бары вообще предназначены для того, чтобы в них зайти, увидеть всех своих и пропустить стаканчик под разговор. Это в Москве вашей сраной всё сплошь кабаки, куда все ходят понтоваться — или тёлку новую показывать, или шмотьё дорогое, или цацки какие. Здесь я и баров-то не знаю.
— Пошли,— говорю,— в «Терминал».
Ну и пошли.
Заходим, садимся, посетителей не много, бармен свой в доску, на Громова похож, обращается на «ты» и вообще ведёт себя так, как будто я сюда с открытия хожу. Меня вообще напрягает, когда человек, не оговаривая это, сразу обращается на «ты». При этом сам-то я как раз стараюсь сразу перейти на «ты», но с предварительным уведомлением собеседника. А этот бармен ну совершенно не напрягает, у него это как-то всё естественно и без фамильярности получается.
Асечка потягивает «Метаксу», я водку апельсинкой закусываю (после того как я к четвёртой рюмке прошу апельсинку, бармен обращается к Асе: «Бери его, не прогадаешь! Постоянный мужик!»), и тут в настежь открытую дверь бара входит очередной посетитель. Неброско одетый такой, но как-то всё вместе на нём выглядит стильно: тёмно-рыжие ботинки, джинсы, пиджачок, футболка и шляпа, как у Тома Уэйтса. И щетина тоже органично смотрится.
Ёб твою мать, да это же Билли Новик! На этом месте я чуть не падаю с табурета. Обращаюсь к Асе в состоянии ахуя, мол, это же ведь Новик, да? А Ася опять так бросает, как будто я не Новика увидел, а Барабанова в «Джоне Донне»:
— Ой, бля, я ему двести рублей должна.
— Я тут поиграю немножко,— говорит Новик и усаживается за фортепьяно у входа.
В Москве за концерт «Billy’s Band» люди большие деньги платят, а тут Новик заходит в бар, просит себе американо и садится песенки попеть.
Ася меня тем временем тащит в какое-то новое место. Я упираюсь, потому что когда ещё такую картину увидишь. А она мне говорит:
— Да ладно тебе, он сюда частенько заходит, увидишь ещё.
Когда? Я уезжаю завтра вечером, блин.
В общем, не обошлось без «ЧП» и «Улитки» этой ужасной.
— Ну давай,— говорю,— «Бермуды» твои посмотрим, гулять так гулять.
Заходим в «Бермуды», а там ваще никого. За барной стойкой скучает девушка-барменша и болтает с коллегой. Очень симпатичное место, а посетителей никого, ни единой души. Проектор показывает на белый экран джармушевского «Мертвеца». Ася переходит на лонг-дринки, потому что по вторникам все лонг-дринки в «Бермудах» по сто рублей, а я её пугаю, что раз такое дело, то сейчас начну водку запивать «лонг-айлендом». Шучу, конечно.
Речь как-то заходит о «Собачьем сердце», наверное, начинается с моей цитаты: «Я ещё водочки выпью?» Ася спрашивает, помню ли я ту сцену, когда Швондер приходит к Преображенскому и просит отказаться от столовой. Ха! И начинаю её разыгрывать в лицах. На месте, где Преображенский идёт звонить Петру Александровичу, бармен окликает меня и достаёт из-под барной стойки чёрный ретро-телефон. В конце сцены срываю аплодисменты бармена и ловлю восторженный взгляд Аси. Усаживаюсь обратно.
И тут, как вы уже поняли, в бар заходит мужик. С маленькой такой собачкой на поводке. Собачка маленькая, но не противная, а довольно симпатичная. Поскольку это единственный посетитель в баре кроме нас, я его рассматриваю.
Блядь! И понимаю, что это Антон Белянкин, нынешний лидер группы «Два самолёта». Васин, Новик и Белянкин за один вечер.
— Э-э-э… Это же Белянкин из «Двух самолётов», да? — спрашиваю я Асю, уже зная ответ.
А Анастасия Валерьевна рассеянно так роняет, как будто бы я, например, на втором этаже ДК МАИ разминулся в холле с Максимом Покровским из «Ногу свело!»:
— Ну да. Это ж его бар.
— Так что ж ты мне сразу-то не сказала, что мы сейчас с тобой пойдём бухать в бар Белянкина?!
— Ой, а я и не думала, что тебе это может быть интересно…
В общем, охуел я в тот вечер окончательно.