Однажды бывший выпускающий редактор разных киевских изданий Антон Петров решил заглянуть в гости к своему другу — пресс-секретарю «Правого сектора» Артёму Скоропадскому. Стоял сухой и морозный ноябрьский вечер, и Петров, нажав на кнопку дверного звонка, притаптывал на пороге, грея руки в карманах тонкого пальто.
Дверь тихо отворилась. Из прихожей, застыв в поклоне, на Петрова молча смотрел человек чёрного цвета в белой набедренной повязке.
— Здрасьте, — сказал оторопевший Петров.
Человек, не ответив ни слова, поклонился ещё ниже.
— Кто там, Абу? — донёсся откуда-то издалека голос Скоропадского.
— Это я! — поспешил крикнуть Петров.
Послышался шелестящий звук бархатных шлёпанцев, скользящих по мраморному полу, и в прихожую вошёл Скоропадский в тяжёлом запахнутом халате и феске. Увидев Петрова, он расплылся в улыбке и раскрыл для объятий руки:
— Антон Евгеньич, сколько лет, сколько зим!
Друзья расцеловались.
— Пошёл вон, — бросил Скоропадский куда-то вниз, и человек в повязке исчез.
— Что принёс? — спросил Скоропадский, с азартом потирая ладони.
Петров вынул из рукава бутылку из прозрачного стекла:
— Твою любимую — вишнёвую!
— Абу! Две рюмки нам! — хлопнул в ладоши Скоропадский, когда друзья уселись в столетних дубовых креслах перед камином. — Антон Евгеньич, сигару, может?
Петров махнул рукой.
— Знаешь, Артём Кириллыч, давай-ка выпьем сначала, я тебя одну вещь спрошу, а там, может, и сигару, — оглядываясь по сторонам, ответил он. К этому времени Абу принёс рюмки.
— Воля ваша, — пожал плечами Скоропадский. — Разливай ты, я ему, — он кивнул в сторону человека в повязке, — не доверяю. Как хуйнёт опять полный стакан, так уж и не знаю, что с ним делать. Порол — не помогает. Гены такие…
Петров разлил по рюмкам вишнёвую настойку, торопливо чокнулся, выпил залпом и откинулся на спинку, покряхтывая от послевкусия.
— Ммм! — оценил Скоропадский. — Ты чего спросить-то хотел? — и протянул Петрову сигару.
Петров сделал несколько глубоких затяжек и, оглянувшись, спросил громким шёпотом:
— Друг мой, но кто это?!
— Кто, Абу-то? — переспросил Скоропадский и звонко засмеялся. — Ты с луны, что ли, свалился? Телевизора не смотришь, Фейсбука не читаешь? — и продолжил серьёзным тоном. — Нам же теперь каждому положено по два раба, неужто не слышал? Мне Ярош даже трёх хотел отвалить за службу, но ты ж знаешь, я парень скромный, излишеств не люблю. Абу вон — первый, из Ровенек, а…
— Из Ровенек?! — закричал опешивший Петров. — А чего же он чёрный тогда?!
— Ловко я его ваксой, а? — расхохотался Скоропадский, запрокинув голову. — Прям по харе! Ахахаха! Ахахаха!
Петров подождал, пока Скоропадский отсмеётся, и вкрадчиво стал расспрашивать дальше:
— Ну а второй где?
— А-а, — разочарованно протянул Скоропадский, махнув рукой, — одному из «Азова» в карты проиграл. Думаю вот теперь: может, третий не такой уж и лишний был бы. Что ж мне теперь, опять самому, что ли, пельмени варить…
— Ну ладно, друг, — и Петров заёрзал в кресле, придвигаясь ближе к Скоропадскому, — а нет ли у вас, положим, луганских невольниц? Класса так от десятого?
Повисла тяжёлая пауза. Скоропадский поставил полупустую рюмку на столик и откашлялся.
— Ты что же это, мил человек? — спросил он строго. — У нас что, женское население — сплошная проституция, что ли?
— Да нет, что ты! — замахал руками Петров.
— Если я завтра увижу с тобой в кафе, в кабаке хоть одну барышню — она будет арестована. Абу! — крикнул Скоропадский. — Проводи товарища!
— Строгий он у вас, — кряхтел в прихожей Петров, натягивая ботинки.
— Строгий, — кивал Абу. — Но справедливый. О детях наших заботится. Какая же ты, говорит, мать — да и в кабаке-то? Сиди, говорит, дома, празднуй Восьмое марта, вышивай этим самым, крестиком. Ну, бывайте, барин Антон Евгеньич, на добраніч!