(Это серия постов о том, как с началом войны 24 февраля нам с семьёй пришлось уехать из Киева и куда нас закинула злодейка судьба. Для удобства чтения посты вынесены в отдельную рубрику «З 24 лютого до наших днів».)
Мукачевский «Эпицентр» сильно поколебал мою уверенность, что карточка Монобанка поможет нам воссоздать привычный комфорт в любом городе. До этого не убегав за всю свою жизнь ни от одной войны, к сорока двум годам я подошёл страшно наивным юношей. Но уже менее наивным спустя час после «Эпика» заходил в ближайший к дому АТБ. Пустые полки с макаронами? Штош, значит будет ненавистный булгур. Разобрали всю «Артемсіль»? Ну ладно, разок купим морскую подороже. От курицы остались только пара пачек крылышек? В конце концов, на соседней полке лежат сосиски. Зато каждый пустой стеллаж ещё быстрее возвращал меня на землю. Теперь мы будем жить вот так, и это надо просто принять и не обдумывать, потому что на обдумывание нет ресурсов, надо решить, что делать дальше, чтобы все были живы, сыты и в тепле. Пока мы с этим справлялись.
Следующей задачей было найти мне занятие, чтобы быть при деле, а не шароёбиться по городу, ловя на себе, как мне казалось, гневные взгляды мукачевцев. И если к Наташе, Мирону и тёще вопросов не было, то я чувствовал себя очень не на своём месте. Тероборону с русским паспортом решено было приберечь на крайний случай, а пока попробовать что-то волонтёрское. Я позвонил одному близкому волонтёру из Киева (давайте и дальше без имён) и спросил, нет ли у него контактов в Закарпатье, а ещё лучше — сразу в Мукачеве. Я готов был делать всё: носить, грузить, возить, закупать, передавать, плести, готовить. Мне дали два контакта: один волонтёрский, другой военный. Оба были предупреждены, что есть вот такой сложный клиент, оба выслушали меня и ответили, что обязательно со мной свяжутся, как только придумают, что бы мне поручить. Положив трубку, я даже расстроился: вам что, не нужны лишние руки? А потом прочитал у моей русской подруги из Киева, которая также мучилась от игнора и своей бесполезности, что её тоже все вежливо выслушивали и не возвращались, и в какой-то момент она поняла, что отношение к ней поменялось с «О, прикольно, она хоть и русская, но она наша» на «Хм, она, конечно, наша, но она русская». С нами просто никто не хотел иметь дела.
Перспектив в Мукачеве не виделось никаких. Обживаться в квартире было очень дорого и не имело смысла. Без своего уголка с игрушками и книжками Мирон лез на стену и нам на головы. Я подумывал о возвращении в Киев и однажды предложил это Наташе. Наташа в ответ рассказала, что уже не первый день переписывается с Настей из Берлина и не понимает, что решать. О Насте я знал только, что они знакомы с Наташей очень давно, но не очень близко. И что за всю десятилетнюю историю нашей совместной жизни Наташа на моей памяти виделась с Настей один раз в прошлом году — она приезжала в Киев с мужем итальянцем, мы им передали какую-то воеводку и в том числе лимончелло по сицилийскому рецепту, что очень их растрогало. И вот теперь Настя зовёт нас в Берлин и обещает найти пристанище на первое время. Нет, мы не какие-то особенные, она всех зовёт, до кого может дотянуться.
Несколько дней у нас ушло на то, чтобы принять берлинский вариант. (Если вы думаете, что мы спали и видели, как бы уехать из Украины и вот подвернулся случай, то это не так. Мы спали и видели, как мы возвращаемся на безопасную Демеевку. И видим до сих пор во сне и наяву.) Ещё пару дней мы гуглили, выпустят ли меня с русским паспортом. Это уже сейчас понятно, что никаких оснований не выпускать не было — наоборот, чем меньше в стране москалей, тем лучше — но тогда почему-то нам казалось, что выехать за границу будет большой проблемой. И, наконец, нам сильно помогла найденная где-то в тг-каналах гугл-табличка, где волонтёры мониторили состояние всех украинских погранпереходов. Несколько дней мы отслеживали тенденции на границах с Польшей, Словакией, Венгрией и Румынией. «Стоять с Мироном сутки на границе я не буду», — отрезала Наташа, но это и так было понятно. Наконец решили ехать следующим утром через Венгрию.
Утром мы опять спаковали все вещи и загрузили всё обратно в «Тииду». Мирон офигевая смотрел на происходящее и вообще ничего не понимал. К счастью, машину он воспринимал как затянувшееся, но всё-таки развлечение, поэтому с любопытством уселся с мамой на заднее сиденье. До границы планировалось добраться меньше чем за час. Мы горячо поблагодарили квартиру и её хозяйку, так неожиданно и так вовремя появившихся в нашей жизни, и отвезли ключи обратно в церковь. Откуда-то сверху на нас кто-то смотрел, направлял и подталкивал — иначе я ничем не могу объяснить наш странный, но счастливый путь.
Спустя час мы проехали последнее украинское село Горонглаб. За ним солнце сквозь дымку освещало широкое голое поле, посреди которого был вкопан погранпереход Дзвінкове — по-настоящему in the middle of nowhere. Мы смиренно были готовы ко всему: к каравану беженских машин, к тому, что по нужде придётся бегать в канавы вдоль дороги, но на деле вышло, что мы приехали и встали прямо перед шлагбаумом, а пограничники вышли посмотреть, кого это к ним сюда наконец-то принесло.
Мой паспорт, конечно, и тут привлёк внимание. Так же, как и с офицером СБУ на блок-посту при въезде в Закарпатскую область, офицеры на границе начали со мной разговор с позиции, а не шпион ли я, пытающийся улизнуть. Мы опять пролистали мои последние чаты, обсудили «Воеводку» и родителей, и когда стало понятно, что Украина — мой дом, а Россия — мой враг, вопросов больше не осталось. Таможенник для порядка ещё поковырялся в наших вещах, но памперсы, футболки и бутерброды говорили за нас лучше чем мы сами.
Въехать в Венгрию оказалось не сложнее, но сильно дольше. Мне сканировали палец за пальцем, и так тянули с этим, не объясняя, что происходит, как будто кому-то по телефону описывали каждый узор на отпечатке. «Где детское кресло?» — спросил ещё один. Мы прикинули, как будет долго звучать фраза «Мы оставили кресло в Хмельницком, потому что наш мальчик из него вырос и настолько задолбался в нём сидеть девятнадцать часов, пока мы ехали из Киева, что дольше десяти минут его в нём не удержать, а оно, сука, только место на сиденье занимает», и сократили её до «Нету кресла». Последний раз с такими рожами меня впускали через границу десять лет назад в московском аэропорту Домодедово. Наконец, не меняя выражения лиц, всем вернули паспорта. Мы не спеша тронулись, проехали ещё с полкилометра по такому же чистому полю, но уже венгерскому, и тут я наконец застонал от облегчения.
Вскоре на дороге появился первый указатель на лагерь для беженцев. Он вёл не в ту сторону, куда мы направлялись, но располагался как будто бы неподалёку. Мы переглянулись и решили заехать туда, где хоть кто-то посмотрит на нас не как на дезертиров и нахлебников, а как на людей, которым можно предложить помощь и кофе.
Это было первое, а поэтому самое яркое и умилительное впечатление от Европы: на нас буквально набросились люди, которым не грозила война с Россией, бомбёжка столицы, отключение света и воды. Они изнывали от того, кому отдать свою заботу — дорога к лагерю вела с погранперехода, которым почти никто не пользовался. Лагерь беженцев находился в Доме культуры. Вокруг были припаркованы десятки машин с венгерскими номерами, несколько полицейских и скорых. Из украинцев помощью пользовались в основном мукачевские и береговские цыгане. На нас посмотрели как на свежую кровь. Мирона забросали игрушками и сладостями, нам наперебой предлагали кофе с сахаром, чай с молоком и что-то сладкое с чем-то солёным. Усадили за длинный стол в зале и дали вайфай. Я растаял от приёма и растёкся по стулу в тепле и обстановке, когда в тебе не пытаются разглядеть врага. В этом венгерском селе я готов был провести всю весну. Наташа ушла слушать голосовые и записывать ответы.
Наконец наша путеводная звезда вернулась с переговоров. Следующим пунктом значился польский Жешув.