В отделении скорой помощи берлинской больницы Vivantes мне не понравилось. Я провёл там семь бессмысленных часов, не получив той помощи, на которую рассчитывал, и даже стакана воды. С другой стороны, где бы я всё это увидел.
(История записана по горячим следам и изобилует подробностями, которые кроме меня и Наташи вряд ли окажутся кому-то интересны.)
Пожалуй, моим главным бытовым кошмаром последних лет девяти было свалиться с прострелом в спине далеко от кровати, где я мог бы провести следующую неделю. Мысли о том, а что делать, случись это на улице, пугали меня начиная с первого «удачного» такого случая, когда меня прихватило дома. Через год, когда прихватило снова дома, я подумал, что в третий раз уже вряд ли повезёт. Ещё через долгих восемь лет так и произошло.
Солнечным и вообще невероятно прекрасным утром я стоял на светофоре вместе с такими же велосипедистами. Зажёгся зелёный, я с силой нажал на педаль и понял, что что-то пошло не так. (Вот тут, если бы я был такой умный, надо было разворачиваться и ехать домой.) Ещё надеясь, что это не оно, я доехал до магазина у работы, прихрамывая походил по нему, чертыхаясь, снова сел на велосипед и прикатил в офис. Там, отбросив условности, но всё ещё надеясь, что удастся пропетлять, я попытался сделать гимнастику, а когда стало нестерпимо больно делать и её, лёг на подстеленную картонку и, леденея от ужаса, написал Наташе, что, похоже, это ОНО.
Описанию люмбаго (так по-научному называется прострел) посвящены сотни сайтов. Десятки клиник в любом городе занимаются лечением его причин. Проблемы человечества со спиной по частоте уступают разве что ОРЗ. Но прекратить [мои] мучения в острой фазе не под силу никому. Для всех остальных существуют обезболивающие. Меня они не берут. Поэтому мои прострелы длятся несколько дней без возможности встать. Поэтому я их так боюсь.
Но не в Германии же — со всемогущей европейской медициной? И я крикнул начальнику, что без врачебного вмешательства нам не обойтись. В конце концов, зря я, что ли, больше года плачу в пустоту медицинскую страховку? Пусть за мной немного поухаживают, я больной.
Через десять минут приехали два молодых крепких фельдшера. Втроём с моим коллегой Лукой, который переводил до того момента, пока не выяснилось, что один из них сносно говорит по-английски, они встали надо мной, решая, куда меня везти: в отделение скорой помощи ближайшей больницы, где может быть долго, но уложат на каталку, или к профильному врачу, где может быть быстрее, но и есть какой-то минус (увы, я забыл или не разобрал какой). Наконец трое мужиков, родившихся и всю жизнь проживших в Германии, как минимум двое из которых прекрасно знают медицинскую систему изнутри, пришли к единственно верному решению: пускай выбирает этот бедолага на полу. В этот момент мы свернули не туда, и я в каком-то тумане разума выбрал hospital. Не знаю, возможно, сработали мои стереотипы о просторной одноместной палате с широкой койкой, компьютером у изголовья, заботливыми медсёстрами и диетическим завтраком. Что вот наконец-то один вечер можно будет провести в тишине и спокойствии, читая книжку с телефона или слушая музыку для медитации, в то время как в приоткрытое окно будут залетать запахи сирени из госпитального сада.
Фельдшеры наблюдали, как у меня более или менее сносно получилось самостоятельно встать, затем под руки довели до машины и загрузили на койку. Мне сказали название больницы, которое я, как и все немецкие слова, всё равно бы не разобрал на слух, скажи они его хоть трижды, и мы поехали.
Первые впечатления от немецкой медицины составлялись наилучшие. В автомобиле было чисто и опрятно, фельдшеры вели себя участливо и даже улыбались, доехали очень быстро. Когда я отправил Наташе в чат расположение, выяснилось, что меня всего лишь перевезли через канал и доставили в это архитектурное чудовище, уродливостью напоминающее поликлинику Голосеевского района, которое я не раз с содроганием объезжал на велосипеде. Пешком от работы там было примерно столько же, сколько и на машине. Вот почему так быстро.
Узнав, что я попал в районную больницу на границе Кройцберга и Нойкёльна, мне стало не так весело. (Это значит, что сюда свозили бродяг и пьянчуг с площади Котти, да и просто не самых благополучных пациентов.) Однако в приёмном покое было также чисто и опрятно, не пахло марлями, йодом и безысходностью, медсёстры выглядели приветливо и все младше меня. Фельдшеры пожелали мне всего наилучшего, и я представил, что попал в надёжные руки.
Через несколько минут ко мне подошла медсестра, и тут я понял, что немецкая медицинская махина взялась за меня и просто так не отпустит, не поставив на ноги — ещё убегать придётся. Но услышав, что я не говорю и не понимаю по-немецки, она состроила такую гримасу, что я даже немного удивился, но добавил, что взамен могу предложить английский, украинский и русский — есть такой тип немок, которые выглядят вполне по-славянски, и эта медсестра была из их числа, поэтому украинский и русский теоретически могли прокатить. Услышав их, она демонстративно пренебрежительно фыркнула и откатила мою каталку на свободное место вдоль стены. Не прокатило. Медсестра оказалась чистокровной немкой, просто выглядела, как наша.
Я немного поёрзал на кушетке, пытаясь найти новое наименее болезненное положение, и стал наблюдать, как устроена работа отделения. Первое, что меня удивило — полное отсутствие мобильной связи. Не то что слабенькой для интернета — вообще никакой, даже для смс. Сообщить жене и на работу, как продвигаются мои дела и жив ли я вообще, не выйдет. Ну ладно, подумал я, не вечно же мне тут лежать. Сейчас придёт доктор, убедится, что я обездвижен, и меня отвезут в красивую палату на верхнем этаже. Там точно будет приём. А пока буду вести офлайн-стрим и вывалю на Наташу все сообщения сразу.
Через час я написал Наташе: «Прошло уже больше часа. Становится скучновато». За это время привезли ещё нескольких человек. Кого-то из них при моём немалом удивлении отвезли на осмотр быстрее меня, ждущего уже второй час. Ну ладно, подумал я, значит ему больнее. Но с другой стороны, если будут привозить всех, кому больнее, то меня не примут никогда? Где баланс тяжести случая и порядка в очереди?
Привезли беспомощную старуху, которая неожиданно грубым и низким голосом, похожим на карканье большой птицы, иногда кричала «Халло!», подзывая кого-то из медсестёр. Через раз к ней подходили и кричали что-то в ухо, а потом забили. Может быть, она всякий раз спрашивала одно и то же, поэтому на неё перестали обращать внимание. Так она и продолжила каркать в пустоту.
На третий час распахнулись двери, и в отделение вошли трое полицейских, ведя между собой какое-то косматое чучело. Им оказался сильно потрёпанный жизнью смуглый человек с диким взглядом по фамилии Димитроф, пребывающий в состоянии наркотического опьянения. Его освидетельствовал врач, медбрат подкатил кушетку, и Димитрофа положили проспаться. Эй, ребята, — подумал я, — вы же не оставите его здесь одного? Оставили.
Прошло четыре часа моего бесполезного лежания, когда медбрат взялся наконец за мою кушетку и отвёз в процедурный кабинет. Ещё через четверть часа вошёл врач. Он прочитал мою предысторию, составленную фельдшером, выслушал её же от меня, дал медбрату распоряжение вколоть обезбол, а мне — отправиться завтра к семейному врачу и взять направление на МРТ. Тут я понял, что в красивой палате с букетом сирени на прикроватном столике меня, похоже, не оставят. Ну что ж, спасибо и за обезбол. Медбрат выкатил меня снова в коридор, поискал свободное место, не нашёл и прибортовал к койке пожилой охавшей турчанки. Медсестра подкатила капельницу. Капельница сделала несколько капель и как будто затихла. Жидкость в трубочке течь перестала. Так я пролежал ещё полчаса. Наконец снова подошла медсестра.
— Вам лучше? — спросила она.
— Нет, — ответил я тоном, которым спрашивают: а вы разве что-то сделали?
— Но у вас была довольно большая доза, — недоверчиво посмотрела она на меня.
Я пожал плечами. Медсестра тоже пожала плечами и ушла.
Из соседней комнаты с нараспашку открытыми дверями донёсся звериный рёв и затих. Затем снова. И снова. Тут я понял, что кто-то яростно блюёт. С моей койки было видно только медсестёр, стоявших рядом и невозмутимо ожидающих, пока всё закончится. После этого одна из девушек отчитала мужика на беглом английском, что тебе же говорили не пить колу, а то мы тут за тобой убирать не нанимались.
Уже знакомый мне медбрат завёз мою кушетку в другую процедурную. В ней тоже долгое время ничего не происходило, но наконец вышел доктор и вручил мне выписку. Я не понимая смотрел на него.
— Что-нибудь ещё? — спросил он.
— Да, — ответил я, — только одна проблема: лучше мне не стало.
— Сколько ты ему вколол? — повернулся доктор к медбрату.
— Сколько сказали, — развёл руками медбрат.
— Ну-ка встаньте, — обратился доктор уже ко мне.
Схватившись за кушетку и кряхтя, я кое-как сполз на пол и стоял, вцепившись в неё.
— Пройдите к стене, — скомандовал доктор. — А теперь на меня. Ну видите, всё прекрасно, — резюмировал он, когда я сделал несколько мелких шажков, давшихся очень тяжело и с болью. И ушёл.
Медбрат вышел меня проводить и забрать каталку. В руке он держал блистер с таблетками: это painkillers вам домой. Принимайте так-то и так-то. Я растерялся: как домой? Медбрат тоже не понимал: а что я ещё хочу?
— Вам надо двигаться, ходить, понимаете?
— Понимаю, но я ещё не могу.
— Послушайте, молодой человек, вы тут не один. У нас всё отделение забито людьми, которым нужна помощь. Отдавайте каталку.
— Но мне всё ещё нужна помощь!
Медбрат рассердился, но сдержанно.
— Тогда ложитесь и ждите, когда у доктора появится время осмотреть вас снова.
С этими словами он откатил меня за угол, куда не доходили медсёстры, и оставил там.
— Халло! — прокаркала из соседнего угла беспомощная старуха, подзывая хоть кого-нибудь. — Халло!
Это был закуток для тех, кто заебал.
Я лежал и приходил в себя. От попытки пройтись перед доктором спина разболелась сильнее. Проверил телефон — приёма не было. Время приближалось к шести часам.
Оглянувшись, я увидел ещё один поворот. Туда меня на стуле с колёсиками днём отвезла случайно пойманная медсестра, когда я попросился в туалет. Кабинка была с окном, и пока я занимался своими делами, телефон поймал сигнал. Теперь надо было как-то самостоятельно добраться до туалета, снова поймать сигнал и сообщить Наташе, в каком странном положении я пребываю: с одной стороны, меня никто не удерживает, с другой — выбраться отсюда сам я не могу. С одной стороны, я ещё надеюсь на врачебную помощь, с другой — всё сделано так, чтобы я её больше никогда не получил. По документам я уже выписан, мой таск закрыт, а то, что в дальнем углу занимает каталку какой-то человек, возможно, обнаружится только на следующий день.
Несколько минут у меня ушло, чтобы встать с кушетки. Ещё несколько — чтобы, держась за вбитый вдоль всей стены поручень, обогнуть угол и закрепиться напротив открытой двери какого-то кабинета с окном. Наконец появился приём. Я позвонил Наташе и рассказал, в каком я патовом положении. Увы, сама она мне никак помочь не могла, потому что по рукам и ногам была связана Мироном. Который уже по всем перепискам и звонкам чувствовал неладное. Наташа взглянула на часы — было без десяти шесть. Рабочий день моего коллеги Луки заканчивался через десять минут. Лука уже не раз помогал нам с машиной, когда надо было привезти какую-нибудь мебель. Я написал ему, он ответил, что конечно отвезёт меня домой.
Дальше начался настоящий цирк с конями. На ослабевших ногах — шаг, остановка, другой, остановка — я вернулся к кушетке. Пока я стоял и разговаривал по телефону, спине стало хуже. Перед тем как лечь, нащупал стоппер. Левой ногой больно, не могу. Нажал правой. Колёсики разблокировались, и теперь я мог откатиться за угол, держась за поручень. Так я снова оказался у туалета, чтобы быть на связи.
В этот момент Лука пытался в регистратуре получить разрешение попасть в отделение. Его не пускали как постороннего. Наконец вышла какая-то тётка в халате и сказала, что я просил передать, что никуда не поеду, потому что у меня ещё есть вопросы к врачу. Разумеется, это была ложь, потому что за всё это время ко мне не подошла ни одна живая душа. Всё это Лука пересказал мне, уточнив, правильно ли он меня понял, что я хочу отсюда уехать. Был мой ход.
В дальнем конце коридора появилась фигура медсестры в синей форме. Я оттолкнулся от поручня, крича, что мне нужна помощь. Медсестра ничуть не удивилась, что я один раскатываю по коридору, и остановилась выслушать, что мне нужно. Я объяснил, что за мной приехал друг и его не пускают внутрь меня забрать. Назвал его фамилию. Через несколько минут послышались шаги. Через плечо я увидел Луку, рванулся и закричал от боли.
Тут бы закончить, что я потерял сознание и очнулся на белоснежных простынях дома, рядом сидела Наташа и держала меня за руку, а Мирон гладил по волосам, но нет, сознание я не потерял, а до дома ещё надо было добраться. За следующие полчаса я, видимо, израсходовал весь запас внутреннего обезболивающего, чтобы перетерпеть, как с кушетки я пересаживался на стул с колёсиками, потом на заднее сиденье, потом трясся в машине растопырив руки, а потом прошёл с Лукой и Наташей самые болезненные десять метров от машины до подъезда, когда боль выстреливала так, что я до белых костяшек вжимался в опору и скулил, понимая, что дальше будет ещё больнее, и этот миллиметр движения назад решает, смогу я пройти дальше или упаду здесь как подкошенный.
Наконец, совершенно обессилев, но ужасно счастливый оттого, что дорога до дома позади, я рухнул на кровать, на которой теперь мне предстоит провести следующие несколько дней.
Так я получил ещё одно подтверждение тому, что если нет прямой угрозы жизни, то все другие недомогания лечатся в Германии чаем и длительными прогулками.