В эту субботу я сделал ещё один шаг на волю из немецкого заточения, то есть из интеграционных курсов, занятия на которых я ненавижу всей душой каждый божий день начиная с сентября прошлого года.
Поскольку появляюсь я тут крайне редко и с войной утратил всякое вдохновение рассказывать что-либо о нашей жизни в Германии, напомню, от чего я тут страдаю последние полгода.
(Возможно, читать мои посты остались только мои друзья и знакомые, которые про меня и так всё знают, но для тех, у кого этот пост оказался в ленте случайно, я ещё раз проговорю свою позицию. Да, я выехал легально, так как не являюсь гражданином Украины. Все три года после начала полномасштабного вторжения мы с семьёй живём в Германии. Нет, мы не живём тут свою лучшую жизнь — наша лучшая жизнь осталась в Украине, куда мы со временем очень хотим вернуться, однако не вернулись до сих пор из соображений безопасности нашего сына, из-за которого вся эта немецкая эпопея, в общем, и началась. Да, я пишу сюда очень редко, потому что считаю некорректным ворчать — а это единственное, что я умею и люблю в ФБ — о каких-то перипетиях нашей жизни, если у нас нет тревог, обстрелов и на нас не падают шахедные обломки.)
Год назад руководитель нашей маленькой компании (без преувеличения маленькой: я, он да его помощник, который с моим появлением три года назад перешёл от примитивной работы в цеху на документооборот; примитивная же работа досталась мне) решил, что мне пора выучить немецкий язык. Поскольку оставаться в Германии мы не планируем и рассматриваем нашу эвакуацию хоть как и затянувшееся, но исключительно временное решение, а в нашей компании все прекрасно знают английский, то в общем при такой жизни в Берлине знание немецкого не выглядит необходимым.
В течение этого года аргументация, зачем мне ходить на курсы, несколько менялась: от того, чтобы мы в компании все наконец перешли на немецкий, до того, что это мне самому надо, чтобы не выглядеть так же нелепо, как другие мигранты, которые таскают за собой по больницам или районным администрациям своих детей-школьников или внуков. (Однако я до сих пор считаю, что это оказалось просто удачным поводом сократить моё присутствие на работе с восьми часов в день до четырёх с соответствующим урезанием зарплаты.) Противиться воле начальника было теоретически возможно, но на практике было безопаснее подчиниться. За время «Воеводки» (вы ещё помните, что это?) я настолько отвык кому-либо подчиняться, что до сих пор любое указание сверху вызывает у меня внутренний протест (который из-за возможности получать зарплату я должен засунуть себе известно куда).
Сентября, то есть начала курсов, я ждал с ужасом и отчаянием, и курсы не подвели. В нашей группе собралась довольно разношёрстная компания, которая в большинстве своём была объединена одним: полной неспособностью к языкам и отсутствием малейшего желания их изучать. Я находился где-то посередине: учить немецкий, особенно в этом обществе, у меня не было никакого желания, но раз уж я оказался тут и сейчас, то пытался взять от курсов всё, что можно, и для человека, к началу курсов знавшего приблизительно 20 слов, включая «Гитлер» и «капут», за следующие полгода я шагнул вперёд довольно внушительно.
В группе значилось около 20-25 человек. Добровольно пришли учить язык для своих нужд — от силы два-три. Остальных на принудительное изучение немецкого направил Jobcenter — государственная организация, которая занимается трудоустройством мигрантов. Которые, кроме шуток, нужны Германии как воздух, однако идти им навстречу и толерировать английский язык немецкое общество не готово. Сгущая краски: уж лучше утонуть в собственных фекалиях, чем перейти с каким-нибудь африканцем на английский. Увы, мигранты, находясь в ещё более стеснённом положении, правила игры принимают. Немцы, похоже, степень стеснения своего положения ещё толком не осознали или не хотят с ним соглашаться, надеясь, что государство не даст пропасть (неизвестно, правда, какими ресурсами, если «биодойчи» очень стареют и не очень-то рожают).
Очевидно, что у студентов, отправленных Джобцентром на языковые курсы, случился классический конфликт интересов. В текущей ситуации они ловко уселись на шею системе социального обеспечения, не работают, получают какое-никакое пособие и живут за счёт государства, пусть и в не лучших условиях. Так продолжается годами и в целом их, похоже, устраивает. Подтверждённое же экзаменом знание языка на уровне B1 автоматически выводит их из зоны комфорта, если так можно назвать их немецкий быт, в зону, где они обязаны искать работу, а затем и квартиру, оплачивать которую государство им уже не будет. А не ходить на курсы чревато санкциями.
Национальное разнообразие студентов в нашей кройцбергской школе (Кройцберг — мультинациональный район центрального Берлина с преобладающим турецким и ближневосточным населением) оказалось довольно предсказуемым: турки, иракцы, курды, африканцы, сирийцы, индийцы, латиноамериканцы и украинцы. Начальное знание немецкого колебалось от парня из Гамбии, который несмотря на законы вероятности всегда выбирал только неправильные варианты ответов, до бразильянки, имевшей опыт работы бебиситтеркой и разговаривавшей бегло и уверенно. Между ними находились люди из Сирии, Ирака и Афганистана, которые буквально не умели читать, и, например, ещё один бразилец, который всё читал по-португальски.
Однако все так или иначе что-то старались на парах изобразить. Все, кроме… Угадайте? Русскоязычных украинок. Ни от кого, кроме них, я не видел столько презрения и высокомерия. Никто, кроме них, не показывал, насколько им это всё чуждо, непонятно и вообще не нужно. Наш украинский сектор, насчитывавший семь человек, разделился надвое: на украиноговорящих и на тех, кто принципиально сохранил русский язык как единственный канал коммуникации. Именно русскоязычная группа как раз и показывала презрение и высокомерие и даже в своём молчании источала токсичность. Атмосфера вокруг них была просто отравлена.
Проще говоря, обстановка совершенно не способствовала погружению в немецкий. На обложках наших учебников были изображены весёлые, счастливые, улыбающиеся мигранты всех цветов кожи. Все они как герои сюжетов лекций имели идеальное произношение и уверенное знание языка на уровне B1. На деле же точно такие же мигранты, как счастливчики с обложки, только сидящие в нашем классе, были вкрай заёбаны своими проблемами, семьями, детьми, дискриминацией за стенами школы и трудоустройством. Язык всем давался нелегко, поэтому произношением не заморачивался вообще никто. Это была настоящая лесная школа, и как бы я ни старался быть выше всего этого, я находился там как раз на своём месте. Что, конечно, признавать было довольно унизительно.
Отдельного упоминания заслуживают педагоги. В нашем случае это две женщины около сорока. Одна — абсолютно поплавленная и чем-то, похоже, травмированная берлинка, неукоснительно следующая всем правилам и не ставящая их под сомнение. Окажись она тут же, в Берлине, только во времена НСДАП, уверен, что никаких сомнений в политике партии у неё бы не возникло — сжигать так сжигать, ничего личного. Вторая — милая, живая, эмпатичная мама двух ребятишек родом откуда-то из ГДРовской провинции, приветливая и отзывчивая. Представляя себя на их месте, я подумал, что уже на первом же занятии стал бы кричать на этих идиотов матом, на втором стал бы бить их линейкой, а через неделю уволился бы с нервным срывом. Этим же хоть бы что — первая отрабатывает свои четыре часа в день как несгибаемый андроид, а вторая не перестаёт нам улыбаться, шутить, играть в развивающие игры и, когда совсем ничего не помогает, в личной беседе переходит на английский. Что их тут держит, как они ещё не свихнулись (впрочем, по поводу первой я уже не уверен) — спрашивать неловко, но очень интересно.
На этом предисловие закончилось.
Интеграционный курс состоит из семи частей, каждая из которых длится чуть больше месяца. 6/7 курса составляет, собственно, изучение языка. После него следует экзамен, дату которого каждый выбирает себе индивидуально: или поскорее, пока не всё забыл, или попозже, чтобы было время всё как следует повторить или что-то подучить. Последняя седьмая часть — это т. н. курс ориентации «Жизнь в Германии», на котором нам рассказывают про основные права, многопартийную систему, три ветви власти (я нахожусь тут) и что тут не побивают женщин камнями, как бы кому ни хотелось. За этим курсом последует свой отдельный экзамен.
Тут не могу не вспомнить одну нашу одноклассницу, убеждённо русскоязычную харьковчанку, которая в личной беседе с ещё одной украинкой из группы призналась, что экзамен на знание языка она себе назначила на максимально возможную дату, потому что тут она сидит на выплатах и ждёт приезда своего парня-уклониста, но что-то у него совсем не получается, поэтому в мае она собирается назад в Харьков — как раз между окончанием курсов, во время которых ей ещё платят, и экзаменом, после которого её халява повиснет на волоске.
Так вот, в минувшую субботу у меня прошёл экзамен.
Если вы думаете, что это как сдать теорию ПДД в компьютерном классе и тут же увидеть свой результат на экране — значит, вы плохо знаете Германию (если у вас вообще есть задача зачем-то знать её хорошо). Вместо того чтобы устроить десяток небольших экзаменов — под одному в каждой из районных вечерних школ, где есть компьютерный класс на полтора десятка человек, претендентов, подавших заявки на эту дату, собирают в одной школе на весь Берлин, где полторы сотни человек рассаживают по аудиториям и вручают им бумажные распечатки. Однако костлявая рука прогресса дотянулась и досюда, поэтому письменную часть теста проверять будет всё-таки компьютер. Результаты придут в почтовый ящик (нет, не в Gmail.com, а в тот, что висит в подъезде) через четыре-шесть недель. Так что поздравлять пока что не с чем.