Покинутий блог. Оновлюється кілька разів на рік.
У нас начался тропический шторм. Выглядит это примерно так: вчера под утро пошёл дождь, которые за сутки с небольшим раз в полчаса сменяется ливнем. До этого дождь шёл каждый день, но иногда прекращался на часик-другой. В этом тоже есть свои прелести. Отдыхающих заметно поубавилось, пляжи свободные, жара спала.
Есть несколько фактов про дождь, которые остаются верны, но только покрываются тем, что я скажу ниже.
(more…)
Я возвращался из столовки и хотел есть снова — ещё, ещё и ещё. Я думал пройти мимо блинчиков с ветчиной и сыром, но вспомнил, что на берегу заворачивают шаурму. Это, конечно, будет не та шаурма, что на «Планёрной», но сейчас я согласен на любую, потому что говядины с рисом было мало — за весь-то день.
— Добрый вечер, сэр. А мне бы вашу шаурму. Почём она?
— Маленькая — семьдесят песо, сэр.
— Покатит.
И он принялся нарезать мясо с конуса.
— Вы первый раз здесь?
— Где здесь? В шаурмячной вашей?
— Да нет, господи. В отпуске, на Филах.
— Первый-то первый, но уже живу здесь второй месяц. И не собираюсь останавливаться.
— О, это хорошо, приятно. Сами-то вы из Австралии?
— Не-а.
— Тогда из Германии?
— И не из неё.
— Америка? Швеция? Польша? Откуда же вы можете быть? Правду говорите? Я ведь вижу, что вы австралиец. Как только на баки ваши глянул, так и понял — австралиец.
— Нет, сэр, я не австралиец. Ещё попытки?
— Ммм… Сдаюсь.
— Из России.
— Ни хуя себе! И вы это, по-английски, значит, понимаете?
— Ну как слышите, понимаю немного.
— Да у вас охуенный английский, сэр!
— Не льстите мне, я знаю, что он у меня плохой и бедный.
— Ну не скажите!..
Два ножа лязгали друг по другу. Мясо крошилось в лаваш.
— А где жена ваша? Что это вы один ходите?
— Я не женат, сэр.
— Вы — сингл?
— Да, сингл, и что же в этом такого? — вызывающе спросил я.
— А вам лет сколько? Ведь не мало уже, поди. Я так думаю, тридцать шесть?
«Сука»,— подумал я.
— Тридцать два.
— И, значит, сингл?
— Значит, сингл. Я, знаете ли, не тороплюсь жениться.
— Понимаю, понимаю,— рассмеялся филиппинец.— Звать вас как?
— Тони.
— Людк! А Людк! — закричал филиппинец, обращаясь куда-то внутрь палатки.— Это Тони! Он белый, ему тридцать два, и он сингл!
Людка тут же вышла посмотреть на такое чудо природы.
— Угадай, откуда он,— захихикал филиппинец.
— Да шут его разберёт, говори уже,— ответила она.
— Нет уж, гадай давай.
«Людка» посмотрела на меня оценивающе и предположила:
— Штаты?
— Нет,— ответил я.
— Европа?
— Ну, можно назвать это и Европой.
Её познания в европейской географии были не то чтобы невелики, а просто ничтожны, судя по её растерянности.
— Ну ладно, ладно. Россия.
— Россия?!
— Россия.
— Да вы разыгрываете. Русские не знают английского языка, а вы так шпарите, как американец.
— Спасибо, конечно,— зарделся я.
— Да и лицо у вас вообще не характерно русское. Я подумала, что вы американец.
— И за это спасибо,— тут я расплылся в улыбке.
— А вот и шаурма ваша подоспела, сэр,— осёк меня филиппинец, с чьей женой я принялся флиртовать.
Филиппины, о. Боракай, рыбный рынок.
— Жарко, да? — спросил белый мужчина в солнечных очках, плескавшийся неподалёку от меня в прохладном и глубоком море.
— Есть такое дело,— неопределённо ответил я.
— Видали, сколько народу тут было вчера? — завёл он разговор.
— Не особо — я только вчера-то и приехал,— ответил я.— Но вроде да, много тут всяких было.
— Это они на Первомай все понаехали. Вы знаете, у нас тут первого мая праздник — День труда. Вот они все и ломятся на Боракай, как будто им тут мёдом намазали,— недовольно сказал белый мужчина.— Вы сами-то откуда понаехали? — спросил он уже дружелюбнее.— Из Германии?
Мне в кои-то веки стало приятно, что мою тушинскую сущность не разгадали с первого раза и приняли за немецко-фашистскую гадину.
— Не-а,— покачал я головой.— Ещё попытки будут?
— Ну тогда из Норвегии,— предположил белый мужчина.
— Хуя вам,— весело ответил я.
— Неужто из России? — удивился он.
— Именно! — но торжества в моём голосе было маловато. Нечем тут гордиться, сами знаете.
— Хорошо тут, на Филиппинах, да? — спросил белый мужчина.
— Да уж получше будет, чем где бы то ни было в Азии,— честно ответил я.
— Вот и мне тоже нравится.
— А вы сами-то откуда? — спросил я.
— Я-то? Из Штатов, паренёк.
— О,— решил сострить и уколоть я,— это же ваша колония, да?
— Колония? — переспросил белый мужчина? — А я такого слова и не знаю. Колония… — протянул он.— Колония… Нет, это не то, что вы называете колонией. Это просто наша территория.
— Да что вы говорите? — притворно изумился я.— А как насчёт независимости, которую Филиппины получили шестьдесят лет назад?
— Ну, независимость — это дело такое, призрачное. Вот она есть, и вот её нет. Мы, пиндосы, их до сих пор охраняем. Печёмся за их безопасность.
Тут вектор разговора перестал мне нравиться, и я уже подумал, что в русских по отношению к украинцам нет ни капли имперских амбиций — все капли выпил этот пузатый американец.
— И от кого же вы их охраняете? — подъебнул я.— От Третьей мировой?
— Ну, во Вторую-то их потрепало. Япония там, знаете ли. Китай тоже поучаствовал.
— Вы бредите? Какой Китай? Когда? Это было тыщу лет назад.
— Так, на всякий случай охраняем. Знаете, даже не охраняем, а нянчимся с ними.
Он сказал это с такой интонацией, чтобы было понятно, как его самого это заебало.
— Понимаете, мы им даём бабло, присылаем всякий импорт — ну правда, как с детьми малыми. А они нам за это благодарны. И вот поэтому я здесь. Нравятся мне Филиппины. Дёшево тут. Люди приятные.
«Ну чем не колония для него»,— подумал я.
— Мы вообще много экспортируем, не только на Филиппины. А что Россия экспортирует?
— Только нефть и газ.
— Пожалуй, вы правы.
— Как вам местная жрака? — спросил белый мужчина.
— Охуительно,— искренне ответил я.— Уж не то говно, что подают в Таиланде.
— Да ну? — удивился белый мужчина.— И мясо вам по душе?
— Мясо охрененное,— добавил я.
— Вот уж не ожидал. Может, вы не знаете, откуда они его возят?
— И откуда же? — напрягся я.
— Из Австралии. Вы что-нибудь слыхали про австралийское мясо?
— Разве что только слыхал,— подтвердил я.— Говорят и пишут, что австралийская говядина — лучшая в мире. Из неё готовят лучшие стейки.
— Да вы ёбу дались, молодой человек,— со знанием дела резанул белый мужчина.— Гаже австралийской говядины нет ничего.
— Это вы в России не были,— вставил я.
— Знаете, где самая лучшая говядина?
Кажется, я уже знал ответ, но всё же спросил:
— И где же?
— Конечно в Штатах. Вы только в «Макдональдс» зайдите и сразу это поймёте. Вы тут были в Маке?
Тут я понял, что и в Америке бывают мудаки. И вот этот пузатый, который плещется в одном со мной море — один из них.
— Нет,— ответил я.— Я был в Маке только в России и на Украине.
— Странно. Очень странно. Маковские стандарты едины во всём мире, и раз вы говорите, что русская говядина хуже австралийской, то я удивлён, как «Макдональдс» поддерживает свои стандарты в вашей стране.
Разговор начал меня утомлять, но вылезать из моря не хотелось.
— Австралийцы вообще пидарасы,— сказал белый мужчина.— Они считают себя пупами земли. Вот смотрите: вы — из России, да, я из Штатов. А они, значит, в своей сраной Австралии уверены, что они тут самые лучшие. Вот вы травите байку, а их байка — лучше. Вы гордитесь своей женщиной, а их крокодилихи — лучше. И вот всё у них так. Не любят меня, знаете ли, в Австралии.
«Да где тебя любят такого»,— подумал я.
— И где вас, например, ещё не любят?
— В Китае. Там тоже очень странные люди. И вообще мне Китай не нравится, потому что там слишком много всего производят. Излишне много.
— А как вам Вьетнам? — подъебнул я.
— Во Вьетнаме тоже люди какие-то недобрые,— не заметил подъёбки белый мужчина.— Как только слышат, что я из Штатов, так сразу, знаете ли, напрягаются как-то. И нет в них филиппинского дружелюбия.
Дальше он начал рассказывать про то, что он уже вышел на пенсию, что отгрохал себе здесь, на Боракае, домик, что уволил лентяя-слугу, потому что тот очень поздно вставал и не готовил ему завтрак на рассвете, что, ожидая, когда ему привезут мебель, живёт пока в отеле за тысячу песо в день и считает это халявой, но у меня уже нет сил вам всё это пересказывать, и я пойду в столовку и на пляж, постараясь с ним больше не встретиться. Может быть, даже хорошо, что мы так и не представились друг другу. И вообще этот рассказ похож на антиамериканскую пропаганду. Но вообще-то я встречал здесь, в Азии, людей из Штатов гораздо приличнее. Однако мудаки есть везде, вы сами знаете. Оглянитесь.
17 мая, Филиппины, о. Боракай.
В деревне Сабанг всё было прекрасно, если не считать отсутствия электричества, сотовой связи и интернета. Вместо электричества с шести до десяти вечера кто побогаче — включал генераторы, а кто победнее — тусовался при чужом свете. Вместо сотовой связи кое-где проскакивала одна-две палки, но на второй день телефон сел. Вместо интернета не было ничего, даже Фидо.
А на туристическом острове Боракай было всё. И я поехал. Сначала — на джипни из Сабанга до пригорода Пуэрто-Принцессы — Сан-Хосе, где автовокзал. Затем — на джипни до города. Затем — на трайсикле до порта. Затем — на пароме до Илоило с десятичасовой остановкой на острове Куйо, где кроме так себе пляжа нет ни куя. Затем — на трайсикле до автовокзала. Затем — на междугороднем автобусе до Катиклана. Затем — на лодке до Боракая.
Вся поездка заняла у меня пятьдесят три часа. Я до сих пор, спустя четыре недели, вздрагиваю при мысли, что надо собирать рюкзак и ехать дальше.
Всего девять паромных кадров: на большее в поездке меня не хватило.
Нелёгкая судьба столичного блоггера занесла меня в деревню Сабанг на острове Палаван. Когда я приехал в Сабанг, то охуел настолько, что даже подписей к фоткам не будет. Просто смотрите.
За предпоследний день в Пуэрто-Принцессе я успел-таки съездить в образцово-показательную колонию-поселение Ивахиг.
Примечательна она тем, что в ней нет в русском понимании заборов, вышек, сторожевых псов и вохровцев. Она открыта для туристов (за исключением некоторых мест, куда всё-таки вход воспрещён), расположена, как говорят в путеводителях, в живописнейшем уголке земли, и, не отличая туризм от иммиграции, я диву давался, неужели эти люди ещё могут быть чем-то недовольны.
Давно фотографий не было.
Филиппины, г. Пуэрто-Принцесса, рыбный порт.
Ну и ещё немного — из жизни нашего постоялого двора.
На одну ночь перед самолётом в Манилу заехала канадка. Кое-как, в силу скудности моего английского, разговорились, пошли обычные вопросы: а сколько ты уже в Азии, а где был, а что видел, а где нравится, а что скажешь за Лаос и так далее.
— Канадцев, кстати, задевает, когда их путают с пиндосами,— говорит она.— И ещё убивает вот это невежество, когда спрашивают, мол, ты откуда? Я отвечаю: «Из Канады». «А-а-а,— говорят,— знаем. Это там, где Штаты». Это не там, где Штаты, это там, где Канада, блеать!
— У меня,— отвечаю,— та же хуйня с Украиной. Её тоже все к России причисляют. Кто ни спросит, откуда я, я отвечаю: Юкрейн. А-а-а, тянут, Раша. Да какая, блядь, Раша.
— Да-а-а,— кивнула канадка, давая понять, что уж она-то знает, где находится Украина и что она уже лет двадцать как не часть России. Но прозвучало это не очень искренне.
— А ещё,— добавила она с гордостью,— пиндосам как раз наоборот очень нравится, если их называют нами, канадцами. Вы, если будете сомневаться, пиндос перед вами или канадец, то спрашивайте, не канадец ли. Если наш, то он просто ответит «да» и не обидится, а пиндосу так ещё и приятно будет.
Помолчали. Целых секунд десять, наверное. И она снова заговорила.
— А сколько вы, значит, уже в Пуэрто-Принцессе?
— Пять дней,— отвечаю.
— Не до хуя ли для Принцессы? И что здесь делали всё это время?
— Всё это время я здесь выпивал,— честно признался я.
— О, а вы же ведь русский, да?
— Допустим,— ответил я тоном «ах как сложно догадаться».
Тут она сконфузилась.
— Простите,— говорит,— я совсем не в этом смысле! Акцент у вас просто русский. Я в России была — там такой же акцент у людей, честное слово, я могу отличить!
Ага, акцент, конечно.
У нас отличная слышимость между комнатами, потому что стены сделаны из звукопропускающего картона. В три ночи меня разбудили излишне, а как мне потом показалось,— демонстративно громкие отказы женщины от секса. Я прислушался. Принуждение происходило под моей кроватью. Первое время я вслушивался из джентльменского интереса — ну мало ли, может, там девушку обижают, надо заступиться. Потом — уже из любопытства, потому что никого там не обижали.
Картина с небольшими погрешностями моих предположений выглядела следующим образом. Молодой, немного туповатый с виду аргентинец, которому завтра утром уезжать, остановился в дормитории (общей комнате), а вечером во дворе положил глаз на шведку из отдельного номера, кому и решил перед отъездом присунуть.
Вслушиваясь в их диалог — мне в этом смысле по фигу на порядочность, потому что не хуя орать в три часа ночи, когда их слышит весь дом — по интонации тёлки и по некоторым словам, которые я мог разобрать, я понял, что она совершенно не против, чтобы её трахнули прямо здесь и сейчас. («Эй, да что с тобой? Ты что это, пристаёшь ко мне?» — «Нет-нет, что ты» — «А по-моему, ещё как пристаёшь! Ну вообще, смотрите, обнаглел! Я бы поняла, если бы ты пьяный был, а тут — лезет! Трезвый!» — «Ты куда это руки свои тянешь? Хочешь, чтобы я сиськи тебе показала?» — «Нет, как ты могла подумать, вовсе не хочу!» — «А я бы показала, потому что сиськи-то у меня хоть куда!»)
Когда она начала припоминать, какой у неё был лучший секс, перемежая это замечаниями, что вообще, блин, лезут тут, совсем уже стыд потеряли, я мысленно попросил их перейти от слов к делу, потому что всё уже было очевидно, а словесная прелюдия затянулась, кончить это своё дело и разойтись спать. Наконец перепалка, целью которой было раззадорить аргентинца, закончилась, он принялся за дело, и шведка начала постанывать от куннилингуса. Ещё через какое-то время они наконец-то стали поскрипывать кроватью. Я отмерил им минут десять-пятнадцать и приготовился уже снова засыпать в тишине, как вдруг у них что-то не заладилось. «Ну нет, ну я не могу, не сейчас»,— начала канючить тёлка, и вот тут я ей поверил, что она не врёт. Дальше пошли очень громкие объяснения, что нет, ебаться она, конечно, любит, но вот оргазм у неё был всего два раза в жизни, так что сейчас она кончить сможет вряд ли. Очень ценная информация для всех остальных постояльцев, и абсолютно неясно, что ей мешало дальше ебаться ради процесса. Всё это меня уже порядком заебало.
Потом роли поменялись, и тёлка в качестве компенсации за облом начала делать аргентинцу минет. Когда буквально через три минуты он, кончая, застонал на весь дом, это уже, блядь, было хамством. И затем — благородством, так как этот поц не сразу завалился спать, а из вежливости и благодарности ещё битые полчаса пиздел с ней за жизнь, пока в конце концов не убрался восвояси.
Проснулись петухи. Дорога к рыбному порту стала оживать тарахтеньем мотоциклетных моторов. Начиналась новая жизнь.