Текстов много, согласен. Вот, разбавляю картинкой. Ни о чём, просто вход в один из ресторанов под открытым небом с видом на пляж.
Category: Путешествия
-
В воскресенье днём в японское кафе «Нагиса» вошла грузная молодая женщина восточного типа с носом Бабы-яги и её спутник — негр в баскетбольной майке, похожий на Марселеса Уоллеса. Они заказали безалкогольной еды и в её ожидании стали болтать на хорошем английском. А мистер Уоллес — так тот и вообще с британским акцентом.
«Нагиса» — правильное японское кафе на территории ресорта «Сёрфсайд». Их владелец мистер Такеши (он представился по имени, а его фамилию на визитке я так и не смог прочитать) специально пригласил шеф-повара из Японии. В «Нагисе» лучшие суши из лосося на всём острове. Здесь настоящая японская еда, и даже распиздяи-филиппинцы не переделывают её на свой вкус. Здесь уютно, есть филиппинский интернет (это значит, что он то есть, а то его нет), по вечерам негромко играет симпатичная электронная музыка. «Сёрфсайд» стоит на первой линии, прямо у моря. У них есть свои лежаки для постояльцев, на которые они пускают и хороших людей, частых посетителей кафе, с кем уже подружились. Я каждый день загораю именно там.
Когда Бабе-яге принесли большую порцию еды, она притворно воскликнула «Вау!», а потом, ткнув в неё своим носом, позвала официанта.
— Вот это что такое, скажите, свинина или курица?
Официант с филиппинской непосредственностью посмотрел ей в тарелку, удержался от того, чтобы не ковырнуть вилкой и не попробовать, и честно ответил, что на вид это то ли свинина, то ли курица.
— Узнайте, пожалуйста, у повара, что это. Мне важно,— объяснила Баба-яга.— Понимаете, я — мусульманка, я не ем свинину, и вот мне кажется, что не дай Аллах это она, и тогда я здесь то ли провалюсь сквозь землю, то ли сама стану свиньёй, то ли со мной случится ещё что-то — я не точно помню Коран, так что вы уж узнайте, я должна быть абсолютно уверена.Слегка задумавшись, официант удалился и вскоре вернулся с известием, что это она правильно сделала, что не съела всю тарелку, потому что перед ней лежит часть разделанного трупа нечистой свиньи. Я удивился, как Бабу-ягу от таких слов не стошнило прямо в её лютого врага. Она лишь вежливо, насколько это позволяют растревоженные религиозные чувства, попросила заменить блюдо на что-нибудь куриное, потому что перспектива стать курицей и закудахтать вот прям на этом месте её не пугала.
Официант забрал незаблёванную тарелку и удалился, и вот на этом месте на сцену должен был бы выйти мистер Такеши.
Он подошёл бы к ним, опираясь на трость и слегка подволакивая правую ногу. Они, сидя, посмотрели бы на него снизу вверх, а он сверкнул бы на них своими грозными японскими глазами через тонкую золотистую оправу. Они бы улыбнулись ему и промямлили что-то вроде «Добрый день, сэр», а он бы затушил в её бокал с водой и льдом свой «Мильд севен», ударил бы тростью в пол и хриплым голосом с японской интонацией крикнул:
— Мой ресторан — не место для поганых овцеёбов! Вон отсюда, бляди!И я бы зааплодировал.
-
На нашей улице находится харчевня. В ней прислуживает то ли мальчик, то ли девочка. Он мальчик, у него кадык, но он одет как девочка и ведёт себя как девочка. И обаятелен, как девочка.
Я зашёл и попросил еды. Он один из всех них знает английский. Наверное, потому, что он дружит с англичанами. Или американцами. Или австралийцами. Но сегодня он будет дружить со мной.
— Вы живёте неподалёку, раз частенько сюда заходите? — спросил он.
— Во-первых, как тебя зовут? — таким образом я решил узнать его пол.
— Себастьян.
— Себастьян?
— Нет, не Себастьян, а Себастьяна.
— Ты мальчик или девочка? — спросил я.
— Как тебе будет угодно,— улыбнулся он и подал мне вилку. -
Возле гостиницы, куда я переехал и где живу четвёртый день тихо, как пьяная мышка, есть лавка. Такие лавки филиппинцы называют store. Эта, впрочем, ещё похожа на store, но вот зарешёченный киоск из начала девяностых на store не тянет никак. Но они тоже называются store.
В лавке есть всё, что нужно ближе к ночи одинокому сердцу: полка с выпивкой, холодильник с пивом, газировка, соки, сигареты и зачем-то что-то ещё. Всё это свалено в кучу, и перемещаться по лавке можно только бочком, а если в ней больше двух покупателей, то уже никак не разминуться, если только один не ныряет под стеллаж с печеньками, а второй не перемахивает через ящик с чипсами.
В дальнем углу даже есть отдел с косметикой и лекарствами. У него — своя продавщица, но касса всё равно общая.
При входе сидит старик и продаёт табак. На его грязных ногах вьетнамки, штаны были когда-то тёмно-синими, но за тридцать лет, что он их носит, они полиняли и выцвели. Что написано на майке цвета хаки — уже не разобрать.
Раньше тут был охранник, но потом все решили, что ему лучше быть подсобным рабочим. Охранник переоделся в шорты и лоснящуюся майку в виде филиппинского флага. Белый треугольник с солнцем приходится на грудной вырез. В лавке он только мешает, потому что и без него места нет.
Кассирша — тётка за пятьдесят. Она носит домашний халат, скучает за кассой и зевает во весь рот, когда пробивает чек. Она говорит «два восемь» вместо «двадцать восемь», упаковывает мой ром в двойной пакет и улыбается мне, как я только вхожу в лавку.
А ещё мне улыбается продавщица из отдела косметики. Каждый день она в чёрной короткой строгой юбке, белой блузке и в туфлях. Волосы собраны в пучок на затылке, глаза подведены, губы напомажены, щёки в пудре. И ярко-чёрная родинка у левой брови. Странно видеть эту поистине европейскую аккуратность в распиздяйской лавке на филиппинском островке.
Когда я вошёл в магазин первый раз, она спросила:
— Как вас зовут? — и тут же смутилась.
— Тони,— ответил я и не понял, то ли она заигрывает со мной, то ли просто приветлива. Меня никто вот так сходу не спрашивал имя.Она симпатичная. Невысокая. Как сказал бы на этом месте какой-нибудь похабник, она может отсосать не нагибаясь. Но я так не скажу, потому что нагнуться ей всё-таки придётся. Она стройная, что у филиппинок встречается не так уж и часто: от ранних родов и дрянной еды — чипсы, консервы, газировка — они полнеют. Она красиво и нежно улыбается. Она похожа на куколку. Слишком аккуратная для филиппинки. И совсем не блядовитая. Её хочется ласкать, как ребёнка, и стыдно ебать.
Когда я сегодня поставил на прилавок перед кассой бутылку рома, кассирша зевнула и сказала, хихикнув:
— Ага! Опять!
— Опять,— ответил я.
Девочка нахмурилась.
— Вы опять пьёте? — с неудовольствием спросила она.
— А что ещё делать в такую погоду? — спросил я. Ну как и, главное, зачем ей объяснять, что я до этого читал на пляже Новый Завет?
Кассирша засмеялась:
— Ну да, вообще-то…
А девочке не было смешно.
— Вы один здесь? — спросила она.
— Да, один,— кивнул я.
— Совсем один?
— Здесь — совсем один,— уклончиво ответил я.
— Ммм! — протянула она, и я опять не понял, рада она этому или нет.И я ушёл — без лишних вопросов, разговоров и флирта. Чтобы не подначивать никого из нас. Потому что я заебался быть здесь один. И девочка, может быть, тоже.
-
У нас начался тропический шторм. Выглядит это примерно так: вчера под утро пошёл дождь, которые за сутки с небольшим раз в полчаса сменяется ливнем. До этого дождь шёл каждый день, но иногда прекращался на часик-другой. В этом тоже есть свои прелести. Отдыхающих заметно поубавилось, пляжи свободные, жара спала.
Есть несколько фактов про дождь, которые остаются верны, но только покрываются тем, что я скажу ниже.
(more…) -
Я возвращался из столовки и хотел есть снова — ещё, ещё и ещё. Я думал пройти мимо блинчиков с ветчиной и сыром, но вспомнил, что на берегу заворачивают шаурму. Это, конечно, будет не та шаурма, что на «Планёрной», но сейчас я согласен на любую, потому что говядины с рисом было мало — за весь-то день.
— Добрый вечер, сэр. А мне бы вашу шаурму. Почём она?
— Маленькая — семьдесят песо, сэр.
— Покатит.
И он принялся нарезать мясо с конуса.
— Вы первый раз здесь?
— Где здесь? В шаурмячной вашей?
— Да нет, господи. В отпуске, на Филах.
— Первый-то первый, но уже живу здесь второй месяц. И не собираюсь останавливаться.
— О, это хорошо, приятно. Сами-то вы из Австралии?
— Не-а.
— Тогда из Германии?
— И не из неё.
— Америка? Швеция? Польша? Откуда же вы можете быть? Правду говорите? Я ведь вижу, что вы австралиец. Как только на баки ваши глянул, так и понял — австралиец.
— Нет, сэр, я не австралиец. Ещё попытки?
— Ммм… Сдаюсь.
— Из России.
— Ни хуя себе! И вы это, по-английски, значит, понимаете?
— Ну как слышите, понимаю немного.
— Да у вас охуенный английский, сэр!
— Не льстите мне, я знаю, что он у меня плохой и бедный.
— Ну не скажите!..
Два ножа лязгали друг по другу. Мясо крошилось в лаваш.
— А где жена ваша? Что это вы один ходите?
— Я не женат, сэр.
— Вы — сингл?
— Да, сингл, и что же в этом такого? — вызывающе спросил я.
— А вам лет сколько? Ведь не мало уже, поди. Я так думаю, тридцать шесть?
«Сука»,— подумал я.
— Тридцать два.
— И, значит, сингл?
— Значит, сингл. Я, знаете ли, не тороплюсь жениться.
— Понимаю, понимаю,— рассмеялся филиппинец.— Звать вас как?
— Тони.
— Людк! А Людк! — закричал филиппинец, обращаясь куда-то внутрь палатки.— Это Тони! Он белый, ему тридцать два, и он сингл!
Людка тут же вышла посмотреть на такое чудо природы.
— Угадай, откуда он,— захихикал филиппинец.
— Да шут его разберёт, говори уже,— ответила она.
— Нет уж, гадай давай.
«Людка» посмотрела на меня оценивающе и предположила:
— Штаты?
— Нет,— ответил я.
— Европа?
— Ну, можно назвать это и Европой.
Её познания в европейской географии были не то чтобы невелики, а просто ничтожны, судя по её растерянности.
— Ну ладно, ладно. Россия.
— Россия?!
— Россия.
— Да вы разыгрываете. Русские не знают английского языка, а вы так шпарите, как американец.
— Спасибо, конечно,— зарделся я.
— Да и лицо у вас вообще не характерно русское. Я подумала, что вы американец.
— И за это спасибо,— тут я расплылся в улыбке.
— А вот и шаурма ваша подоспела, сэр,— осёк меня филиппинец, с чьей женой я принялся флиртовать. -
Филиппины, о. Боракай, рыбный рынок.
-
— Жарко, да? — спросил белый мужчина в солнечных очках, плескавшийся неподалёку от меня в прохладном и глубоком море.
— Есть такое дело,— неопределённо ответил я.
— Видали, сколько народу тут было вчера? — завёл он разговор.
— Не особо — я только вчера-то и приехал,— ответил я.— Но вроде да, много тут всяких было.
— Это они на Первомай все понаехали. Вы знаете, у нас тут первого мая праздник — День труда. Вот они все и ломятся на Боракай, как будто им тут мёдом намазали,— недовольно сказал белый мужчина.— Вы сами-то откуда понаехали? — спросил он уже дружелюбнее.— Из Германии?
Мне в кои-то веки стало приятно, что мою тушинскую сущность не разгадали с первого раза и приняли за немецко-фашистскую гадину.
— Не-а,— покачал я головой.— Ещё попытки будут?
— Ну тогда из Норвегии,— предположил белый мужчина.
— Хуя вам,— весело ответил я.
— Неужто из России? — удивился он.
— Именно! — но торжества в моём голосе было маловато. Нечем тут гордиться, сами знаете.
— Хорошо тут, на Филиппинах, да? — спросил белый мужчина.
— Да уж получше будет, чем где бы то ни было в Азии,— честно ответил я.
— Вот и мне тоже нравится.
— А вы сами-то откуда? — спросил я.
— Я-то? Из Штатов, паренёк.
— О,— решил сострить и уколоть я,— это же ваша колония, да?
— Колония? — переспросил белый мужчина? — А я такого слова и не знаю. Колония… — протянул он.— Колония… Нет, это не то, что вы называете колонией. Это просто наша территория.
— Да что вы говорите? — притворно изумился я.— А как насчёт независимости, которую Филиппины получили шестьдесят лет назад?
— Ну, независимость — это дело такое, призрачное. Вот она есть, и вот её нет. Мы, пиндосы, их до сих пор охраняем. Печёмся за их безопасность.
Тут вектор разговора перестал мне нравиться, и я уже подумал, что в русских по отношению к украинцам нет ни капли имперских амбиций — все капли выпил этот пузатый американец.
— И от кого же вы их охраняете? — подъебнул я.— От Третьей мировой?
— Ну, во Вторую-то их потрепало. Япония там, знаете ли. Китай тоже поучаствовал.
— Вы бредите? Какой Китай? Когда? Это было тыщу лет назад.
— Так, на всякий случай охраняем. Знаете, даже не охраняем, а нянчимся с ними.
Он сказал это с такой интонацией, чтобы было понятно, как его самого это заебало.
— Понимаете, мы им даём бабло, присылаем всякий импорт — ну правда, как с детьми малыми. А они нам за это благодарны. И вот поэтому я здесь. Нравятся мне Филиппины. Дёшево тут. Люди приятные.
«Ну чем не колония для него»,— подумал я.
— Мы вообще много экспортируем, не только на Филиппины. А что Россия экспортирует?
— Только нефть и газ.
— Пожалуй, вы правы.
— Как вам местная жрака? — спросил белый мужчина.
— Охуительно,— искренне ответил я.— Уж не то говно, что подают в Таиланде.
— Да ну? — удивился белый мужчина.— И мясо вам по душе?
— Мясо охрененное,— добавил я.
— Вот уж не ожидал. Может, вы не знаете, откуда они его возят?
— И откуда же? — напрягся я.
— Из Австралии. Вы что-нибудь слыхали про австралийское мясо?
— Разве что только слыхал,— подтвердил я.— Говорят и пишут, что австралийская говядина — лучшая в мире. Из неё готовят лучшие стейки.
— Да вы ёбу дались, молодой человек,— со знанием дела резанул белый мужчина.— Гаже австралийской говядины нет ничего.
— Это вы в России не были,— вставил я.
— Знаете, где самая лучшая говядина?
Кажется, я уже знал ответ, но всё же спросил:
— И где же?
— Конечно в Штатах. Вы только в «Макдональдс» зайдите и сразу это поймёте. Вы тут были в Маке?
Тут я понял, что и в Америке бывают мудаки. И вот этот пузатый, который плещется в одном со мной море — один из них.
— Нет,— ответил я.— Я был в Маке только в России и на Украине.
— Странно. Очень странно. Маковские стандарты едины во всём мире, и раз вы говорите, что русская говядина хуже австралийской, то я удивлён, как «Макдональдс» поддерживает свои стандарты в вашей стране.
Разговор начал меня утомлять, но вылезать из моря не хотелось.
— Австралийцы вообще пидарасы,— сказал белый мужчина.— Они считают себя пупами земли. Вот смотрите: вы — из России, да, я из Штатов. А они, значит, в своей сраной Австралии уверены, что они тут самые лучшие. Вот вы травите байку, а их байка — лучше. Вы гордитесь своей женщиной, а их крокодилихи — лучше. И вот всё у них так. Не любят меня, знаете ли, в Австралии.
«Да где тебя любят такого»,— подумал я.
— И где вас, например, ещё не любят?
— В Китае. Там тоже очень странные люди. И вообще мне Китай не нравится, потому что там слишком много всего производят. Излишне много.
— А как вам Вьетнам? — подъебнул я.
— Во Вьетнаме тоже люди какие-то недобрые,— не заметил подъёбки белый мужчина.— Как только слышат, что я из Штатов, так сразу, знаете ли, напрягаются как-то. И нет в них филиппинского дружелюбия.Дальше он начал рассказывать про то, что он уже вышел на пенсию, что отгрохал себе здесь, на Боракае, домик, что уволил лентяя-слугу, потому что тот очень поздно вставал и не готовил ему завтрак на рассвете, что, ожидая, когда ему привезут мебель, живёт пока в отеле за тысячу песо в день и считает это халявой, но у меня уже нет сил вам всё это пересказывать, и я пойду в столовку и на пляж, постараясь с ним больше не встретиться. Может быть, даже хорошо, что мы так и не представились друг другу. И вообще этот рассказ похож на антиамериканскую пропаганду. Но вообще-то я встречал здесь, в Азии, людей из Штатов гораздо приличнее. Однако мудаки есть везде, вы сами знаете. Оглянитесь.
-
17 мая, Филиппины, о. Боракай.
-
В деревне Сабанг всё было прекрасно, если не считать отсутствия электричества, сотовой связи и интернета. Вместо электричества с шести до десяти вечера кто побогаче — включал генераторы, а кто победнее — тусовался при чужом свете. Вместо сотовой связи кое-где проскакивала одна-две палки, но на второй день телефон сел. Вместо интернета не было ничего, даже Фидо.
А на туристическом острове Боракай было всё. И я поехал. Сначала — на джипни из Сабанга до пригорода Пуэрто-Принцессы — Сан-Хосе, где автовокзал. Затем — на джипни до города. Затем — на трайсикле до порта. Затем — на пароме до Илоило с десятичасовой остановкой на острове Куйо, где кроме так себе пляжа нет ни куя. Затем — на трайсикле до автовокзала. Затем — на междугороднем автобусе до Катиклана. Затем — на лодке до Боракая.
Вся поездка заняла у меня пятьдесят три часа. Я до сих пор, спустя четыре недели, вздрагиваю при мысли, что надо собирать рюкзак и ехать дальше.
Всего девять паромных кадров: на большее в поездке меня не хватило.