(Это серия постов о том, как с началом войны 24 февраля нам с семьёй пришлось уехать из Киева и куда нас закинула злодейка судьба. Для удобства чтения посты вынесены в отдельную рубрику «З 24 лютого до наших днів».)
Утром 25 февраля мы оглядели с вечера выставленные в коридор сумки, вздохнули и начали переносить в машину всё то, что смогли забрать с собой из дома, который покидали неизвестно на какой срок. Зимнюю одежду, бельё, детские вещи на сейчас и на вырост, несколько самых любимых игрушек, книжек и плюшевых мишек, пару вилок и ножей, сахар и кофе на первое время, запасную обувь, компьютеры, зарядки, пауэрбанки. Я неохотно закинул в общий сбор несколько футболок и трусов — во-первых, всё остальное можно докупить на базаре в Хмельницком или Мукачеве, а во-вторых, моя вера в ЗСУ была безграничной — специальная военная операция продлится для русских не больше пары недель, после чего они сбегут так, что раздавят свои же заградотряды. (Сейчас моя вера в ЗСУ такая же безграничная, просто теперь я знаю, как тяжело истреблять эту нечисть десятками тысяч.)
«Тиида» была готова. Накануне на ближайшей к дому заправке я удачно без очереди залил разрешённые 20 литров аккурат до полного бака, и что бы ни случилось по дороге, до Хмельницкого мы обязаны были доехать без дозаправок. Так нам повезло в первый раз.
Я ходил и прощался с каждой комнатой. Со спальней, где фотограф Аня почти год назад сделала самые нежные кадры с малюсеньким Мироном и офигевшими нами — потом мы подарили эти фотокниги нашим родителям. С кабинетом (будущей детской), где были написаны все посты за последние четыре года. С кухней, в которой мы только на прошлой неделе поменяли кран, и я, как главный мойщик посуды по утрам и вечерам, был на седьмом небе, какой же он удобный. С новым шкафчиком в ванной — его тоже наконец поставили неделю-другую назад. Ремонт в новой квартире — это такая вещь, которая не заканчивается никогда и тянется вечно. Думаю, Наташа так же бродила по квартире, прикидывая, что ещё можно прихватить с собой неизвестно куда, и ей было ещё хуже, потому что это её силами и нервами был сделан весь ремонт, который четыре года назад превратил серые бетонные стены в самое уютное жильё за десять лет нашей жизни на обоих берегах Киева.
Мы набрали канистру воды в дорогу, последний раз взмахнули шлагбаумом и с тихим прощальным джазом в колонках поехали в сторону Одесской трассы. По навигатору 350 километров до Хмельницкого мы должны были проехать не больше чем за пять часов. Но всё вышло иначе.
В первую тянучку мы попали на проспекте, ещё не успев доехать до Теремков. Пробираясь вперёд с черепашьей скоростью, мы подолгу рассматривали соседние машины. Все несчастливые семьи были похожи друг на друга: до заднего стекла забитые вещами хэтчбеки, почти каждый пассажир на переднем сиденье обнимал кошачью переноску. Или на заднем сиденье в окно растерянно смотрела ничего не понимающая собака.
«Авария?» — подумал я. В принципе, обычное дело, особенно когда поток машин такой огромный. Но это за Теремками оказался наш первый блок-пост. Суровые мужчины с оружием вглядывались в салоны сквозь лобовые стёкла, но везде видели одно и то же: мужика за рулём, тётку с переноской впереди, а сзади ребёнка и собаку.
Вскоре выяснилось, что нумеровать тянучки смысла не имеет, потому что всё это была одна большая тянучка до Запада. Где-то мы чуть ускорялись, где-то дорога снова сужалась до одной полосы мимо блок-поста. С полным баком мы проезжали очереди на заправки в тридцать, сорок, пятьдесят машин, ещё даже не сразу понимая, что это не пробка на какой-то малоизвестный поворот, а очередь за бензином. Не зная, как нам помочь, навигатор прокладывал маршрут вдалеке от областных дорог по дорожкам районного значения, но и всех остальных он направлял туда же. В результате многополосные межобластные трассы, возможно, были загружены даже меньше, чем те лазейки, в которые стремились тысячи доверившихся картам в смартфоне.
На одной из дорог выглянуло солнце, мы никуда не двигались, и я достал телефон сделать селфи, чтобы немного всех развлечь. Я состроил улыбку, как из мема про селфи у могилы, Мирон просто пырился вперёд и в телефон, задолбавшись сидеть пристёгнутым, а в глазах Наташи читалось то, что все мы переживали на самом деле.
Помню, что ещё не выехав толком из Киевской области и застряв в каком-то безнадёжно глухом месте, на однополосной тропинке, раскрашенной в навигаторе тёмно-коричневым на несколько километров вперёд, я подумал, что довольно в жизни всем уступал и пропускал вперёд тех, кому больше всех надо, решил, что сейчас наконец больше всех надо нам, и припустил по встречке, лихо продвигаясь к перекрёстку, где тёмно-коричневый сменялся на умеренно красный. Сотня за сотней метров давались на удивление без проблем, пока дорогу не перегородил мужик, вышедший на тропу войны с наглецами типа меня. Уже осипшим голосом он кричал в каждую машину: «Ну вы-то куда прёте!» Я жестами показал, что у нас маленький ребёнок. «Да тут у всех дети!» — вопил мужик. Я пристыжённо оглядел машины и увидел, куда хватало взгляда, в каждой машине по ребёнку. Впрочем, по такому ребёнку, который уже давно забыл, что такое памперс. Кто-то безразлично разглядывал голые ветки и сероватое небо, кого-то удачно заткнули планшетом. Нашему даже нельзя было объяснить, почему мы хотим, чтобы он был пристёгнут в детском кресле. И всё-таки я попытался встроиться в общую очередь. И очень вовремя, потому что следующей машине этот мужик врезал ботинком по пассажирской двери, поставив заметную вмятину. Я зажмурился, потому что вот только драки сейчас и не хватало, но драться никто не стал и все перешли на громкий мат. Ситуация оказалась тем глупее, что машина с областными номерами, которую борец за справедливость ударил в бок, спешила обогнать тянучку киевлян и уйти на повороте в другую сторону, никому из бегущих не нужную.
Закат застал нас гораздо ближе к Киеву, чем мы ожидали. Ориентироваться в темноте среди безликих сёл стало попросту невозможно. Гугл, чувствуя, что творится какое-то сумасшествие, перестал разделять дороги по важности и направлял потоки с асфальтированных дорог на просёлочные, где маленькие «Смартики» беспомощно буксовали в февральских лужах из талой воды, грязи и навоза.
Все лихорадочно тыкались, как слепые котята, в разные повороты в надежде срезать и найти ту самую пустую дорожку, которую не нашли остальные. Я пил одну двухлитровую бутылку воды за одной, но жажда не проходила. Я держался за руль, поглядывал на навигатор, слушал, как сзади скулит Мирон, и понимал, что случись сейчас что с машиной — и мы окажемся совершенно одни посреди ничего, и несмотря на тысячи людей, проезжающих мимо, нам никто не поможет, потому что все едут в панике и каждый тут сам за себя.
В кромешной тьме на очередном безымянном перекрёстке с ошалевшим магазинчиком, в мирное время наливавшим кофе «Три в одном» заблудившимся дальнобойщикам, я увидел на экране спасительный поворот, который должен был нас вывести на прямую дорогу до Хмельницкого (что само по себе оксюморон, потому что от Киева до Хмельницкого нет прямой дороги; все варианты запутаны, разбиты и в принципе не создают впечатления, что ты едешь из столицы в немаленький областной центр). На этот поворот рванули несколько десятков машин. После того как все мы в какой-то момент съехали с асфальта в чистое поле, с каждой новой сотней метров становилось понятнее, что надо возвращаться, дальше будет только хуже. Но «Тиида» была одной из самых маломощных машин в этом караване столичных «Лендкрузеров», и мы по инерции ехали всё дальше и дальше, как азартные игроки, верящие, что вот уж тут-то им точно повезёт отыграться, пока наконец навстречу нам не попался мужик на джипе, крикнувший кому-то через открытое окошко, что он даже с полным приводом не рискнул ехать дальше. Кто-то не отчаялся и поехал брать целину, а я выматерился и начал разворачиваться в грязи, молясь только о том, чтобы не застрять. В результате выехали к тому же ошалевшему магазинчику. Мирон спал четвёртый раз за день.
Все наши рыскания по полям и попытки заехать в курортный Хмельник, как оказалось, готовили нас к главному приключению этих суток: к ремонтирующейся дамбе в Летычиве. Ещё под Хмельником, когда «Тиида» на полной скорости яркими фарами разрезала снег по краям неизвестной дороги, а развилки за ней множились без указателей, Гугл растерялся и было совершенно непонятно куда ехать, потому что от каравана киевских мы отбились и сюда не заглядывала ни одна живая душа, кроме местных, мне хотелось остановить машину, свернуться калачиком и завыть от бессилия, потому что, блядь, я вообще не понимал, куда ехать дальше и как нам всем приехать хоть куда-нибудь. Но наконец верная дорога была случайно найдена, и мы неумолимо приближались к месту, от которого Гугл показывал, что следующие десять километров нас ждёт такая пизда, которой мы ещё сегодня не видели. Но мне казалось, что сегодня мы видели уже всё, тем более других вариантов добраться до Хмельницкого не было.
По всей видимости, дорога через Летычивскую дамбу была рассчитана на сто машин в день, но тут через неё хотели проехать сто тысяч машин в минуту. Система не то что дала сбой — она заставила Летычив треснуть, как спелый гранат. Мирон то спал, то офигевал, тысячи машин вокруг слились в протяжный вой, сквозь который пытались протиснуться скорые и военные, но когда у тебя на одной полосе в ширину стоят пять-шесть полос машин, которые по седьмой полосе пытаются обогнать с самыми шаткими нервами, а по восьмой едут люди в обратную сторону, то всё всем даётся непросто. В какой-то момент я подумал, что вот так и начинаются приступы клаустрофобии, особенно когда концентрация напряжения от водителей во всех машинах вокруг могла запустить маленькую электростанцию. В какой-то следующий момент я подумал, что мы не выедем отсюда никогда. Вот мы пробираемся по одному метру в минуту, потом просто остановимся, а потом по дамбе ёбнут и всё. Но самые тёмные часы были перед рассветом, ближе к дамбе восемь рядов снова слились в один, и мы с громким щелчком (чтобы не сказать «хлопком»), как пробка шампанского, вылетели из этого горлышка. Когда мы доехали до Голоскова и до Хмельницкого оставалось каких-то двадцать пять километров и три часа пути, я застонал от облегчения.
К родителям Наташиной подруги мы приехали в четыре утра. Вся дорога заняла девятнадцать часов.