Опять про джин. Очень длинно; как обычно, сначала занудно, но под конец посмешнее. (Кстати, плюс длинных постов в том, что в середину можно ввернуть пасхалочку — некую выстраданную правду, которая бы в чистом виде кого-нибудь задела, а так ты вроде и выговорился, но никого не обидел, потому что никто не дочитал.)
Поначалу я рассчитывал, что секрет лучшего джина в том, чтобы он не был похож ни на что существующее, — мол, любые добавки можжевельник не испортят, а комбинация необычных оттенков вкуса создаст что-то неповторимое, уникальное, а значит такое, от чего все придут в восторг.
Если не вдумываться в детали, а проглотить эту фразу целиком, то звучит она складно и уверенно, но её тонкое место — это логический переход между неповторимым вкусом и всеобщим восторгом. Переход есть, а логики нет.
Вообще принцип прикладной дистилляции — после того как средневековые алхимики наигрались в добывание квинтэссенции и перегонные аппараты перешли в руки обывателей — такой же, как и у любых пищевых заготовок: не дать пропасть излишкам. Или, если производство алкоголя — первоочередная задача, то сделать его из того сырья, которого если не в избытке, то хотя бы много.
Горцы-шотландцы триста лет назад выкуривали ячменный самогон не потому, что заглянули в будущее и узнали, что виски станет самым престижным крепким алкоголем в мире, и надо постараться обеспечить правнукам безбедную жизнь. А потому, что у них кроме ячменя ничего не было. Итальянцы гнали граппу в первую очередь не для того, чтобы потом потягивать её из тонкой рюмки-тюльпана на длинной ножке, а потому что после производства вина оставалась куча виноградного жмыха, в котором ещё есть сахар, а значит, и его тоже можно сбродить и перегнать.
