Меня всегда просят, предчувствуя недоброе: «Антоша, не пей», — и я никогда не слушаюсь. Поэтому просят всё реже и реже. Но когда попросили: «Антоша, выпей, а?» — не послушаться было трудно. Я даже из духа противоречия попытался, потому что пить на заказ — это как-то искусственно, но потом подумал: «А что я, собственно, теряю?». Попросили выпить с хорошим человеком и поговорить о том о сём. В любом случае та суббота у меня прошла бы примерно так же. И я поехал.
По дороге в ресторан я придумывал остроумные реплики, даже не зная, на какую тему мы будем говорить. Ну, пить-то, положим, дело нехитрое, а вот как сделать так, чтобы потом было что вспомнить? Ведь какую тему ни начни — она поначалу пойдёт как задумано, обсуждение будет интересное, а чем ближе ко дну, тем больше станет лирических отступлений, перескакивания с пятого на десятое, а суть разговора забудется в каком-то второстепенном споре. И начинай всё сначала.
Что именно пить — тоже важно, хорошо, что мы это заранее обговорили. Пиво даже не рассматривалось, это напиток толстопузых мужиков у метро после работы, которых жёны заели. Коньяк и виски я на дух не переношу, текила — напиток вечеринок, клубный и компанейский, за ним не поговоришь, его надо хоп-хоп-хоп — и дальше в сальсу. Исключив ром и прочее, пришли наконец-то к водке. Самый чистый, самый честный напиток. Коньяк в малых мерах подозрительно бодрит, пиво клонит в сон, портвейн вгоняет в преждевременную липкую тупость, настойки придают небывалой удали, которой от себя и не ожидаешь, а водка — водка просто пьянит. Вот был ты, прямо сидящий, а выпил водки — и вот уже ты какой есть на самом деле, без бодрости, бравады и лишнего сна. Говоришь что думаешь, смеёшься глупо (а ты думал, что не глупо смеёшься?), плачешь где надо. Водка обнажает душу.
Сели мы, значит. Мы — это я и Олег Нобр, арт-директор этого журнала. С Олегом мы знакомы уже два года, а выпить всё никак не получалось, и тут вот как совпало.
Рюмки решено было считать, чтобы затем отметить, после какой именно разговор уйдёт не в ту степь, обсуждение превратится в спор, а наши аргументы станут прямо противоположными. О чём вообще мужики могут говорить за стаканом? О спорте? Фу, о спорте пусть говорят те толстопузые с пивом у метро. О политике? Можно, конечно, но разговор обещает быстро прийти к обоюдной ненависти ко всем политикам и на том и закончиться. О бабах? Тут есть риск скатиться в болото, извините, похабщины. О любви? Как-то слащаво и по-девчоночьи. Поэтому решено было говорить о нелюбви, нелюбви ко всему, от политиков до баб.
В начале встречи Олег придирчиво осмотрел диктофон и заметил:
— Плохо, что ты его на край стола положил.
Этим было задано направление вечера.
К сожалению, не удалось избежать национальной тематики. Ещё во время обсуждения темы «Нелюбовь» сразу возникли вопросы, насколько широко стоит охватывать этой нелюбовью всех окружающих — только лишь соседей по подъезду или нелюбовь может быть к какому-то человеческому качеству.
— Я вот, например, хохлов не любил раньше,— вставил я.— Это как, считается за нелюбовь?
— Конечно! — с жаром подхватили все обсуждающие (а нас там было пять человек; трое из них с появлением водки предпочли удалиться).
По первой
— Так за что же ты не любил хохлов? — спросил Олег.— И даже больше интересно: а как ты их полюбил?
— Не то чтобы я их совсем не любил,— заёрзал я, подбирая самые политкорректные определения.— Я сюда по работе переехал из Москвы пять лет назад, а до этого времени Украина для меня была страной туристической. И одно дело, когда ты приезжаешь в Киев на выходные попить, восторгаясь всем на свете, а другое — когда тебе здесь приходится жить и работать. Тут уже ты начинаешь сталкиваться с жителями Киева ежедневно.
— То есть ты не взлюбил хохлов, когда стал с ними работать? — уточнил Олег.
— И когда стал среди них жить,— добавил я.— Возможно, я слишком идеализировал Украину. В моих представлениях Украина была чудо-страной, где всё лучше, чем в России — от водки до президента: здесь мягче климат, чаще солнце, вкуснее молоко, зеленее каштаны, красивее девушки. И когда приходилось сталкиваться с бытовыми неприятностями, на которые в Москве даже не обратил бы внимания (например, нассано в лифте), то они сразу бросались в глаза. Ну, потому что невозможно такое в идеальной стране. В России возможно, а на Украине нет.
— Ну а какие-то, может, нелюбимые черты украинского характера?
— Да самые национальные! Лень, неторопливость. Украина — это же страна спящих ангелов. Здесь всё вот так, сквозь сон как будто.
— О! — оживился Олег.— Спящих ангелов, точно. Только таких, засаленных, что ли. Ведь спящий ангел — это вроде как дитя, а украинский спящий ангел — это такой мужик лет сорока, с брюшком. Как раз именно такой был на одной из первых обложек журнала «Наш», где я работал, — в конце девяностых. Там был изображён некий друг редакции, колоритный такой дядька, с животом и с бородой. Ему прицепили крылья, сделав из него такого украинского ангела, а на фото он натурально спал. Ещё одна черта украинского характера — как бы ты что-то ни сделал, хорошо или даже плохо, тебя все ненавидят. И ждут, когда же твое дело накроется. Никто тебе не помогает, не спрашивает, нужна ли помощь, а все, затаив дыхание, следят за каждым твоим движением, ожидая твоей неудачи. И именно из-за такого отношения большинство проектов и в самом деле не выживают. А фишка в том, что если ты прожил какое-то количество лет и не сдох, вдруг начинается абсолютно обратный эффект: нелюбовь, которая превращается в обожание. О, говорят люди, а как у тебя это, оказывается, хорошо получается-то! Впрочем, это по большей части желание примазаться к тому, что ты делаешь. Ну, раз у тебя так всё хорошо.
По второй
— Это что, всего вторая? — недоверчиво спросил Олег.
— Вторая,— кивнул я.
— Мда, запизделись.
И немедленно выпили.
— А как же твоя нелюбовь к хохлам прошла? — продолжал выпытывать Олег.
Мы говорили уже около получаса, и я всё обходил эту тему. И не то чтобы не хотел на неё говорить — просто так получалось. Тем более, что я и сам толком не мог понять, как оно так вышло, что никакой нелюбви к хохлам я не испытываю вот уже какой год. Пока я подбирал слова, пытаясь хотя бы самому себе объяснить, как нелюбовь сменилась любовью, Олега, к счастью, снова унесло в другую сторону. Заговорили о Советском Союзе и о том, что, несмотря на девятнадцать прошедших лет, никуда совок из людей не делся. Стали припоминать артефакты совка, всплакнули по поводу безвременно ушедших советских наливаек — легендарного «Оксамыта» на Прорезной и кафетерия в магазине «Сузирья» на Пушкинской.
Сам по себе напрашивался вопрос:
— Получается, с одной стороны к совку нелюбовь, а с другой — любовь?
— Я к этому и вёл! — рассмеялся Олег. — В этом-то кайф! Какой, дескать, совок? У нас же демократия, мы отдельное, суверенное государство! Вот Северная Корея, Китай — вот это, мол, совок!
— Белоруссия, — вставил я.
— Белоруссия, — как эхо откликнулся Олег. — Они, кстати, настаивают, чтобы их называли Беларусь.
— Мало ли, на чём они настаивают,— парировал я, вспоминая свои фирменные домашние настоечки.— Я вот на хрене настаиваю, на вишне, на калине, на имбире, на гранате. А они на Беларуси настаивают. Кто как хочет.
— Вооот. Вот ты на хрене настаиваешь — это совок. А на гранате — это уже буржуазность! Откуда это у вас, товарищ, деньги на гранат?..
По третьей
Не успели мы выпить, как Олегу пришла СМС от главного редактора Кати. Катя решила нас подстраховать и прислала Олегу вопрос по теме нашего обсуждения — на случай, если мы, иссякнув, посреди разговора посмотрим друг на друга, как бараны на новые ворота, замолчим и начнём напиваться, наплевав на стоящую перед нами задачу — поговорить о нелюбви.
— «Как смириться с тем, что ты не любишь?» — зачитал Олег.
Я попросил повторить, а в это время пытался представить себе ответ на вопрос, который был задан настолько правильно, что уже содержал в себе ответ: не любишь — смирись. А уж кто как смиряется — зависит от самого человека и его характера. Я попытался удержать в голове эту мысль и красочно её оформить словами, чтобы красиво преподнести.
— Катя уточняет, что при этом ты не можешь с этим примириться,— добавил Олег.— И что делать в этом случае?
Тут ответ был куда проще — устранить причину нелюбви или самоустраниться. Но от правильного ответа меня понесло куда-то в сторону. Вообще люди выработали неплохую тактику уходить от вопросов, на которые они по разным причинам не хотят или не могут отвечать — начиная от того, что они не знают ответ, и заканчивая тем, что ответ выдал бы военную тайну. Тактика эта проста: отвечать не на тот вопрос, который тебе задали, а на тот, на который ты знаешь ответ. Желательно, чтобы фальш-вопрос был похож на первоначальный, и тогда есть вероятность, что собеседник не заметит подмены. Я бесился, когда хватал людей на этой уловке, и тем удивительнее было заметить, что в этот раз сам поступил точно так же.
Умно и развернуто отвечать на этот вопрос было решительно нечем, и я достал из рукава припасённый козырь: про то, как я избавился от нелюбви к хохлам. Очень не хотелось начинать эту тему, но это был единственный шанс выпутаться из ситуации с вопросом главреда Кати.
— Ты полюбил хохлов? — в лоб спросил Олег.
Я замялся и ответил уклончиво:
— Я примирился с ними.
— О. Дык вопрос-то именно про это: а как ты с ними примирился?
То ли Олег, то ли водка раз за разом ставили меня в тупик. Вопрос казался простым, а изящного ответа на него так и не находилось. Мало того, Олег спрашивал с таким искренним участием и у него так горели глаза, что было ясно, как его самого интересует решение этой проблемы, которой, судя по всему, уже не один год.
— Для того чтобы жить в Киеве и не страдать каждый день от того, что тебя окружают нелюбимые люди, что ты находишься чуть ли не в стане врагов, происходящее вокруг надо было как-то принять. Если я не мог изменить ситуацию — ну не выселишь же их всех чёрт знает куда — надо было подстраиваться под неё самому. Желательно — максимально безболезненно и с наименьшими для себя потерями.
Тут мне показалось, что Олег очень сильно сжал подлокотники у кресла, что говорило о крайней заинтересованности — чем же у меня все закончилось. А я, кружась в хороводе вводных слов и целых предложений, сам не понимал, как из всего этого выпутаться. В таких случаях пишут, что я искал ответ лихорадочно. Так оно и было.
— Поэтому я представил себя одним из них. Я стал украинцем. И после этого все окружающие меня люди перестали быть чужими и стали своими. Ну а как своих-то не любить.
В этот момент у меня с плеч свалилась гора. Олег был поражен. Насколько ответ был изящен, настолько и бесполезен с практической точки зрения.
По четвёртой
Четвёртую рюмку я принял как награду, потому что последний вопрос в силу своей практической бессмысленности вымотал меня окончательно.
— Ух, последний раз водку пил… — Олег задумался, вспоминая.— А когда ей и траванулся.
Такое описание последнего раза никаким образом не объясняло, когда же это было. Но на такие мелочи мы уже не обращали внимания.
— Я травился всем, кроме двух марок,— продолжил Олег.— И в последний раз траванулся как раз одной из этих двух.
— А «траванулся» в твоём понимании это что?
— Это когда ты с утра просыпаешься с ощущением, что у тебя проломлен череп и в него вставлена бетонная плита. И как бы ты ни опохмелялся, ничего тебе не поможет, и ты только снова упьёшься. И придёшь в себя на следующий день. Это бывает только от левого алкоголя. Равно как и снос планки. Я провел много наблюдений и пришёл к выводу, что планку сносит только от левого алкоголя, особенно от левой водки. Причем в одном и том же магазине одна и та же водка в зависимости от литража может быть поддельной и неподдельной. Помню, как стали подделывать «Союз виктан „на берёзовых бруньках“», когда она стала хитом. Причём подделывали только пол-литровые бутылки, а чекушки — нет: ну кому нужно подделывать чекушку, она же меньше продаётся. Когда я работал в журнале «Наш», мы эту тему просекли, и в редакцию покупали только чекушечки.
По пятой
— А есть какой-нибудь алкоголь, который ты не любишь? — спросил я. Всё же разговор надо было сворачивать в сторону нелюбви, как бы нам ни была интересна тема поддельной водки.
— В принципе, я реально не люблю коньяк. Наверное, потому что я стал пить коньяк уже в нулевых, когда было непонятно, из чего он делается. Но, скорее, я не люблю его за жёсткость. Вот то ощущение во рту, которое, например, производит водка, меня не напрягает. Обжигание коньяком — напрягает.
— А всякие там вискари?
— О, виски я очень люблю,— было видно, что это вообще одна из любимых Олеговых тем.— Я сторонник именно вискаря. Потому что у виски очень много ароматов и богатый вкус. Вот за что я не люблю водку (то есть люблю, конечно, но одновременно и не люблю) — за её примитивность. Это же отличная иллюстрация национальных культур: те нации, которые выросли на вискаре, посмотри на них, какая у них развитая история, культура. И посмотри на русских или украинцев. Сравни вкусовые ощущения от виски и от водки. Водку пьют, по сути, только для того чтобы ее чем-то закусить, кайф вкуса водки как раз в закуске, а не в самом напитке. А вискарь ты вообще не должен закусывать.
По шестой
Заместитель главного редактора Марина, тоже, видимо, для подстраховки прислала СМС с вопросом, а любили ли нас с Олегом в школе. Начал я.
— Первые несколько классов мы не берём, потому что там особо и не за что было любить или не любить. А вот когда мальчики стали формироваться в пацанчиков, тут-то всё и началось. Поначалу не любили, потому что я был начитанный и хорошо учился, что не котировалось во все времена. Прямо ботан, только разве что в очках не ходил. Не сказать, чтобы меня сильно пиздили, но «авторитетом» я не был. Все изменилось в девятом классе, после того как родители купили видеокамеру. Я стал брать её в школьные турпоездки, снимать видео, монтировать фильмы, накладывать музыку, и с тех пор трогать меня перестали, потому что я попал в ранг «артиста» — уважаемого для шпаны, то есть неприкасаемого человека. Но девки при этом, как ни странно, так и не полюбили.
По седьмой
Наконец-то с черепашьего темпа перешли на человеческий.
— На седьмой рюмке я уже забыл, с чего мы начали,— признался Олег.
Мне было проще — телефон с СМС, которую прислала Марина, лежал под рукой. «Кого в школе не любили»,— подсказал я.
— То есть ты хочешь сказать, что тебя в школе не любили, правильно я тебя понял? — уточнил Олег.
— Номером один я не был, — как обычно, уклончиво ответил я.
— Блять. Тебя ж не спрашивают, каким номером ты был. Любили или не любили?
— Относились хорошо, — опять попытался улизнуть я.
— Но не любили, — резюмировал Олег, как охотник, загнавший наконец зверя.
— Ну, я не был секс-символом, — постепенно сдавал я свои позиции.
— В общем, не любили, — напирал Олег.
Тут уж ничего не оставалось, как расписаться в нелюбви.
— Мне есть чем ответить! — как-то излишне бодро начал Олег. Или его любили все, от первоклассниц до трудовика, или не любили так, что аж вспомнить приятно.
Тут Олег на всякий случай уточнил вопрос, чтобы, в отличие от меня, отвечать по существу.
— Меня не то что не любили, меня ненавидели. Потому что, во-первых, я был ботаном, а во-вторых, у меня все в роду были учителями. То есть с таким бэкграундом я был обязан не обосраться, чтобы не подвести, так сказать, все свои предыдущие поколения. Короче говоря, мне было скучно в школе наравне с одноклассниками. Из-за того, что меня воспитывали учителя, я выполнял всю программу вдвое быстрее. Я заканчивал выполнять все задания за пол-урока, и за это меня не любили не только одноклассники, но и учителя. Кроме того, моя мама могла позволить себе купить мне джинсы, а за это меня не любили дети тех, кто этого себе позволить не мог.
Чем ближе мы приближались к восьмой рюмке, тем благородней было со стороны заместителя главреда Марины не давать нам сбиваться с темы и время от времени присылать наводящие вопросы. На этот раз она предлагала затронуть нам тему нелюбимого близкого человека. Тема щекотливая, ну да мы были уже готовы на неё говорить.
— А что, кстати, есть такие люди, — согласился Олег и, подумав, добавил.— Это как водка.
Видимо, поймав мой вопросительный взгляд, он уточнил:
— Не вообще, а которая именно сейчас. Вот она стоит в ведёрке со льдом. Она ж нелюбимая тем, что она мокрая, её, вынимая, нужно вытирать, но она близкая, потому что, во-первых, это водка, а во-вторых, она прохладная.
— Вот отец родной. — Казалось, для полноты картины мне нужно было в этот момент ударить ещё по столу кулаком. — Близкий человек? Близкий. Любимый? Нет. Всё началось, когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать. Казалось, он начал меня ревновать ко всему, что тогда со мной происходило. Всё, что бы я ни делал, я делал неправильно.
— А представь, нации москалей и хохлов. Они же делают то же самое. Нация тебя ненавидит за то же самое. Знаешь, за что? За то, что ты есть.
— Кто еще из нелюбимых? — пытался вспомнить я и перебирал, кто бы им мог оказаться. — Ну что же, женщины. Близкие и нелюбимые.
— Нелюбимые? — переспросил Олег.
— Нелюбимые.
— И при этом близкие?
— Ну да, бывало и такое. Это были близкие мне женщины, и я пытался себя убедить, заставлял себя полюбить их. Но на самом деле этого не было, они так и оставались нелюбимыми.
По восьмой
Разговор уверенно клонился в сторону баб.
— Ты просыпаешься с утра, а рядом с тобой оказывается женщина — где-то снятая вчера,— начал я.— Ты смотришь на неё и понимаешь, ясно понимаешь для себя: не люблю. Как она вообще здесь оказалась?.. Вот могло ли что-то вчера такое быть, кроме алкоголя, чтобы вечером, забирая её к себе, я думал: люблю, а утром — не люблю?
— В том-то и дело, что кроме него ничего и не было. Вот тебе иллюстрация к вопросу. Мне было где-то двадцать два,— вспомнил Олег.— Я просыпаюсь и не понимаю, кто спит со мной рядом. То есть я вижу человека с собой в одной постели… Дело не в том, что он мне неприятен. Дело в том, что я не помню даже не то, откуда он взялся, а вообще — кто это?!
— Ты сразу определил его пол?
— Не, пол я определил сразу, поверь. Там всё в порядке, пол женский. Но вопрос не пола, а вопрос в том, как это получилось-то? Я ни хера не помню. Вообще не помню, что вчера было. И вместо того чтобы выждать и постепенно в разговоре узнать подробности, я начал первым делом приставать — ну, потому что еще пьяный. Девчонка просыпается, всё нормально идет, и тут главное — не спалиться (ты ж ни хуя не помнишь вообще), не спросить, как её зовут.
— Так ты вспомнил, как её зовут?
— Да нет, конечно…
— А она вспомнила?
— Она сама знала. Надеюсь. А потом я в интернете нашел фотографии того, что я не помнил.
Закончив рассказ, Олег подошел к одному из ключевых моментов вечера:
— Вопросы любви, нелюбви… Это всё чушь. Какая, на хер, любовь-нелюбовь?
И протянул руку к телефону:
— И вот у нас новый вопрос: «Нелюбовь — это сочетание жизненного опыта, результат воспитания или стечение обстоятельств?».
Судя по тому, что вопрос был многосложный и снова поставил меня в тупик, он снова пришел от главреда Кати.
— Кстати,— вспомнил Олег.— Я всё никак не расскажу своё восприятие этого слова. Для меня нелюбовь — это терпение. Даже не просто терпение, а настолько великий дзен… Когда у тебя есть нелюбовь, она не может появиться просто так, из ненависти или неприязни. Она, скорее всего, появится из любви. К кому-то.
— Кого у тебя больше — тех, кого ты любишь, или тех, кого не любишь? Чего больше в тебе — любви или нелюбви?
— Знаешь, в чём фокус? В том, чтобы хотелось бы, чтобы было больше нелюбви. Потому что больше хочется всех отпиздить и расстрелять.
— Есть человек, который совершенно точно знает, что его все, ну вот прям все не любят. Он просыпается каждое утро с одной и той же мыслью: «А ведь меня не любят». Выходит мусор выбросить — ему дворник в спину плюёт. Идёт за хлебом, протягивает деньги, у него деньги берут, хлеба не дают и ещё шлют на хуй. Возвращается он домой, а навстречу ему девушка, собаку выгуливает во дворе. И говорит: «Не люблю я тебя!» Как ему жить с этим?
— Тут важно прошлое человека. Если человек тебя раньше не знал, то хер он такое тебе скажет,— авторитетно ответил Олег.
— Ну а вот если он мне прям в харю глядит? — попытался спровоцировать я.
— Если он тебе глядит прямо в харю и говорит такое, значит причина — в нём самом,— отбил Олег.— Может, ты похож на прошлого мужа, на старшего брата, на маньяка Чикатило…
Перед девятой
— А мы ведь сейчас уже и не вспомним, седьмая это или восьмая.
— Тогда восьмая.
— Смотри,— показал Олег на вторую бутылку,— судя по вот этому количеству…
— Восьмая,— безапелляционно заявил я. Но на всякий случай пояснил: — Потому что по-моему либо восьмая, либо девятая, а раз у тебя либо седьмая, либо восьмая, значит, пересечение множеств дает восьмую.
Тут только меня осенило, что бутылки были не пол-литровые, а по 0,7. Отсюда стала ясна и дальнейшая путаница в счете.
По девятой
— Слушай, а мы на последний вопрос так и не ответили,— вспомнил Олег.
— Дай мне телефон, я хочу это прочесть,— попросил я.
Однако толку от этого оказалось мало.
— Я подумал, что если я это прочитаю, то вопрос станет понятнее,— в задумчивости протянул я.
— Понятнее не стало,— угадал Олег.
Я разочарованно кивнул.
— Очень красивый вопрос,— неожиданно для меня оценил его Олег.— Особенно, если ты уберешь в нём «не». И он будет очень круто звучать. То есть не упираться в понятие «нелюбовь», а упираться в понятие «любовь» и того, что за ним может стоять.
Вначале мы решили, что о любви-то как раз любой дурак может весь вечер проболтать.
— Бутылка водки,— показал жестом Олег,— вписывается в понятие «любовь»! Бутылка шампанского — тоже вписывается! А вот попробуй-ка ты впиши шампанское в «нелюбовь»!
— Это как раз проще простого,— недовольно заметил я.— У меня от шампанского изжога.
— Ну-у-у… Это бытовуха,— разочарованно протянул Олег и наклонился над столом.— То ли дело любовь к водке!
— Соседей принято не любить,— неожиданно для себя самого заговорил я.— Потому что они там за стенкой…
— Нет, не поэтому,— сразу откликнулся Олег.— Соседи изначально воспринимаются с позиции «соседей страны», а соседи страны в понятии Украины — это Россия, Казахстан (интересно, каким боком они соседи? — прим. авт.), Белоруссия и Молдавия.
— То есть когда у тебя за стеной ноет младенец — это что?
— Это Молдавия! — отрезал Олег.
— Как? — опешил я.
— А вот ты вдумайся: разве Молдавия и Казахстан не ноют за стенкой?..
Сознание подходило к концу, надо было успеть задать как можно больше вопросов.
— Ты говорил, что на Волыни местные ребята называли тебя москалём, когда ты приезжал туда на школьные каникулы, и в общем недолюбливали. А ты их?
— Я их не любил, скорее, из мести.
— Почему мы, украинцы, живущие в Киеве, не любим националистов?
— Ты их не любишь, потому что это те люди, которые тебя отпиздят, когда ты будешь идти по улице, а они в тебе увидят русского,— ответил за меня Олег.
— А ты тогда почему?
— Да по ровно той же причине.
— Стоп, но как они в тебе могут увидеть русского?
— Но я даже не успею ничего доказать, разве ты не понимаешь? — засмеялся Олег.— Это же типичные фанатики. Они ни во что не будут вникать, на хуй им это надо… Они тупые.
Перед десятой
— Ну что, девятая пошла? — задорно предложил я.
— Слуш, ты знаешь, вроде бы нет, вроде меньше, потому что же вторая бутылка только началась,— попытался сосчитать Олег.
— Какое «началась», мы из неё уже третью пьем.
— А мне кажется — вторую,— осторожно заметил Олег.
— Вот тот национализм, о котором мы говорили,— вернулся к теме Олег,— он не украинский, а такой, глобальный. И за него я готов уебать по кости так, чтобы она хрустнула. Потому что я знаю людей, которые со мной не согласны. Я знаю, что они думают, чем живут. Наконец, я знаю, кто это. И я не хочу их терпеть. Это конченые люди.
— Девятая! — Огласил я, предварительно посовещавшись с Олегом.
По десятой
— Кого больше не любят украинцы — русских или поляков?
— Нет такого,— спокойно возразил Олег.
— А что есть?
— Украинцы больше всех не любят себя.