Отряд, в котором дефектолог Мария Александровна и логопед Мария Александровна работают воспитателями, состоит из так называемых неблагополучных детей — умственно отсталых, «детдомовских». Внешне их слабоумие почти не заметно, но наладить с ними адекватный диалог, увы, невозможно: им от семи до двенадцати лет, а в этом возрасте и с «нормой» договориться непросто, особенно когда ребята при игре входят в раж. Наши же, похоже, в эти моменты не слышат вообще ничего.
Что бы там кто ни говорил, но это в самом деле другие люди. Они по-другому думают, у них другие интересы. Шкодливость, стремление напакостить, мелкое воровство у них в крови. Копаться в помойке, мусорных вёдрах, приставать к другим ребятам в лагере — выпрашивать у них деньги или еду — мне вообще сложно представить, что я бы делал в этом возрасте то же самое. Отъедаться — их подсознательное стремление, потому что свои первые годы они провели в такой семье, в которой было неизвестно, когда будет следующая кормёжка.
Сколько в них влезает еды — это отдельная песня. За обедом я без особого чувства голода заглотил тарелку щей, курицу с пюре и запил традиционным столовским узваром (компотом из сухофруктов). В это же время щуплые десятилетки стояли возле вожатского стола и с выражением лица, как у голодного кота, выпрашивали третью тарелку второго, ещё один стакан компота и запихивали в себя пригоршни белого хлеба.
Главная сложность с ними — не отбой или побудка, а весь день целиком. ЧП может случиться в любой момент, даже перед безобидным послеобеденным тихим часом. Сегодня, говорят, в душевой зверски подрались двенадцатилетняя Лиза и одиннадцатилетняя Настя — мы с Машкой этого не застали, потому что в это время сидели на лавочке у корпуса и наслаждались бездетной тишиной. Разняли их до нас, а вот расселять зарёванных девиц по разным палатам уже пришлось Маше как старшему воспитателю.
Чрезвычайное происшествие это, как правило, воровство, хулиганство или драка. Драка может состоять из пары зуботычин, а может перерасти в бой до крови с применением подручных средств — палок, игрушек или чего там под руку попадётся. Тормозов у детей нет, сил никто не рассчитывает, поэтому достаться противнику может как следует. От смертоубийства спасает только то, что сил у них пока маловато.
За ними, безусловно, нужен глаз до глаз. Если их вывести из корпуса на территорию и хорошенько не приглядывать за каждым (а их у нас тридцать один человек), то они разбегутся, как тараканы, а несколько хулиганов ломанутся клянчить вкусности в соседнюю деревню, где от них откупаются чем могут. Человеческую речь они, конечно, понимают, но почти не воспринимают — концентрации внимания, сосредоточенности нет, поэтому окрики если и действуют, то только в течение нескольких секунд. Через минуту «аварийная» ситуация может повториться.
Семилетний Паша настолько любит машины, что может даже броситься под проезжающую мимо — чтобы поближе её рассмотреть или просто потрогать. Ему говорят, что если он сделает так ещё раз то мало того, что получит по жопе, так ещё водитель заберёт его с собой отвезёт в лес и там бросит. Паша кивает и, кажется, искренне боится, что его привяжут в лесу к дереву и так и оставят. Он говорит, что никогда-никогда не будет больше так делать и… кидается под следующую. Бить бесполезно. По словам Маши, профилактический пиздинг — больше для снятия напряжения у воспитателя, потому что дети к нему не восприимчивы.
Накануне моего приезда Серёжа подцепил тонким прутиком язычок замка в вожатской, влез в «премиальные» запасы сладостей и обожрался. Был бит смертным боем, оставлен без обеда и полдня провёл взаперти в кладовке. Второй день ходит как шёлковый. И это совершенно не значит, что завтра он снова не попробует украсть конфет.
У них отсутствует причинно-следственная связь. Подзатыльник, выданный через десять минут после провинности, не воспринимается как наказание за шалость. Он — сам по себе. Угроза физической расправы тоже не помогает. У них почти отсутствует чувство страха. Они боятся только тогда, когда кулак уже занесён над их головой. За секунду до этого или через пару секунд после кулак не опасен.
Маши читают им сказки (сами дети читать не хотят — не любят), играют с ними в игры, объясняют им, что хорошо и что плохо, ездят на экскурсии, подтыкают одеяла и целуют на ночь. Мир, дружба, жвачка, но через десять минут милое дитя может поссать с крыльца или залезть в палату к ребятам из другого отряда, чтобы поживиться деньгами, телефоном или сладостями.
Они — дети из неблагополучных семей. В основном — из тех, где родителей лишили прав. Понятно, что в основном это алкоголики, тунеядцы и прочая антисоциалка. Сам недуг (олигофрения в степени дебильности — лёгкий случай по сравнению с идиотией) не всегда носит врождённый характер и не всегда — следствие дурной наследственности. Он может появиться из-за родовой травмы или из-за перенесённой в первые два года жизни какой-нибудь инфекции.
Они росли почти без воспитания, мыкаясь по детским домам, приютам и интернатам. Они не знают родительской ласки, а Машу называют мамой. Они просятся ко мне на руки и по-детски заглядывают в глаза. Некоторые девчонки так красивы, что я искренне ими любуюсь, когда они играют в волейбол или облепляют Машу, наперебой крича, кто из мальчишек опять бултыхался в луже. Но даже если они через неделю будут звать меня папой — диалог с ними для меня невозможен.