Время от конца завтрака до начала обеда тянется невыносимо долго — четыре часа, но днём дети могут играть с воспитателем, сами с собой, носиться, орать, пытаться хулиганить (временами успешно) или клеить домики в холле. В эти часы нет никакой дисциплины, потому что у нас тут не колония. Другое дело — это прóклятые почти три часа тихого чáса, между обедом и полдником. Внутренний распорядок лагеря, да и наш собственный, обязывает на это время уложить детей спать. Но у нас не ясли, и если второклашки из мальчикового крыла немного побузят да и вырубятся, то заставить улечься двенадцатилетних девок — задача поистине непосильная.
Вообще наших подопечных можно условно разделить на три возрастные категории — мелкие, средние и старшие. Различие хорошо заметно именно применительно к тихому часу. Как я уже говорил, мелкие довольно быстро засыпают. Старшие не спят, но от них, по большому счёту, этого никто и не требует — мы понимаем, что у них уже возраст не тот. Зато с ними можно договориться, чтобы они по крайней мере вели себя тихо: или на небольшой громкости смотрели в холле телевизор, или занимались чем угодно у себя в палате — читали книжку, слушали плеер — главное, чтобы не шумели. Средние — это, друзья мои, полный пиздец. Спать они уже не хотят, потому что взрослым днём спать западло, но при этом тихо не могут вести себя в принципе. Договориться с ними невозможно.
Разумеется, мы начинаем по-хорошему. Сначала мы пытались объяснить им, что спать днём — это огромный кайф, которого лишены взрослые. Но вспомните себя: на вас когда-нибудь производили впечатление подобные слова? Поняв, что они, как нормальные люди, не ценят того, что имеют, мы уговариваем их заснуть просто так. Когда эти уговоры показывают свою полную несостоятельность, мы сдаёмся и говорим, что, мол, чёрт с вами, не хотите — не спите, но только лежите тихо, не мешайте спать другим, потому что (вы не поверите) у нас есть такие мутанты, которым сиеста только по кайфу. Когда ор в палате начинает превышать некий допустимый нами предел, в действие поочерёдно вступаем мы с Машей. Сначала — резкий окрик, но на двенадцатилетнюю засранку Шуру он действует секунд пять. Потом — попытка надавить на совесть: я объясняю, что вторая Маша-воспитатель спит, и вы хоть бы не орали, чтобы её не разбудить. А ещё через минуту меня всё заёбывает и я вытягиваю её прыгалками по жопе. Шура начинает выть белугой (у всех детдомовских удивительно сиплые голоса, кроме моей любви — Оли), но, поорав, замолкает на несколько минут. Становится тихо. Вы, офисный планктон, рафинированные штучки, можете сколько угодно спорить о педагогичности такого способа, но Шура заебёт даже мёртвого. Машкино терпение, поверьте, почти безгранично, но через пять минут она молча забирает у меня прыгалки, и из пятой палаты опять слышен белужий рёв, после которого наступает тишина. Мы проверяли: в крайних случаях метод побоев в самом деле эффективен.
Вера и девятилетняя Наташа играли в тарелку. Мимо шёл хулиган Серёжа с оттопыренными ушами. По словам потерпевшей Наташи, не говоря ни слова, Серёжа подошёл и со всей дури въебал ей ногой по копчику. Я играл в пионербол, когда ко мне прибежал кто-то из детей и рассказал, что Наташа убежала плакать, а Серёжа съебался прятаться, потому что чует кошка, чьё мясо съела.
Зачем, спросите вы, он это сделал? А ни зачем. Потому что он мелкий, а она — ещё мельче, и поэтому её можно бить просто так. В принципе, лёгкие побои друг друга у малышни в порядке вещей, и если даже кто-то кого-то уебёт поленом по голове, то воспитатели будут впрягаться далеко не в каждом случае (потому что в большинстве их удар несерьёзен, жертва перестаёт плакать через минуту, а через вторую уже забывает о том, что произошло). Но Серёжа не учёл того, что Наташа — мой любимчик, а сам Серёжа — редкостный урод. Поэтому его поимка была, как говорится, делом чести.
С двумя такими же лоботрясами Серёжа пытался одетым нырнуть в бассейн, установленный на краю территории. Завидев меня, один из них крикнул: «Антон!» и все бросились врассыпную. Но на то Серёжа и дурак, что в какой-то момент любопытство победило. Он остановился и стал ждать, пока я подойду. Далее выяснилось, что мат вместе с побоями действует вдвое эффективнее. Со словами «Пиздец тебе, Сидоров» (фамилия изменена), я выхватил у него из рук ножку от стула, повалил на землю и огрел его ножкой по жопе. Попытка заорать, чтобы привлечь к себе внимание, оборвалась после моей тирады, о смысле которой Серёжа в своём возрасте может только догадываться. Он уверял, что треснул Наташу, чтобы таким образом его взяли в игру (в которую его якобы не брали), но всё упиралось в то, что Наташа — девочка хорошая, а Серёжа — пиздобол каких мало.
На следующий день Серёжа вёл себя тише воды, ниже травы, никого не избил, нигде не нагадил, а даже постучался в вожатскую и, назвав меня по имени, вежливо попросил настольную игру. Вот и не верь после этого в волшебную силу пиздюлей.