Эту русскую девчонку он видел каждый день. Она проходила мимо палатки, в которой он торговал цветами, в одно и то же время — когда возвращалась из школы.
Светло-русые волосы доходили до лопаток. Она была не просто стройная. Она была худая. Из-под джинсовой юбки выше колен выглядывали тонкие ножки. Туфли на небольшом каблуке. Топик, под которым, конечно, нет никакого лифчика. От этого только-только начинающая расти грудь выглядела красивее всего на свете. Грудь даже не манила и не просила — она требовала, чтобы к ней прикоснулись, чтобы её ласкали. Плоский живот, голый пупок. При одной мысли, а что же там, под юбкой, в трусах, где пробиваются первые волоски, у Ахмета начиналась эрекция. В двенадцать лет, а больше ей нельзя было дать, она уже хотела выглядеть женщиной, а не ребёнком. Двенадцатилетней женщиной.
Была середина мая, и Ахмет понимал, что скоро не увидит её три месяца — ведь приближались школьные каникулы. Родители отвезут её в деревню, или на дачу, или вообще на юг, где таких как он — желающих её детского тела — наберётся с два его аула. Но там, на море, она вряд ли будет гулять одна: в незнакомом городе родители всегда будут за ней приглядывать. Потому что всё прекрасно понимают. Для того чтобы быть первым, у него оставалось около двух недель.
Сегодня она прошла снова. На этот раз не в обтягивающей джинсовой юбке, а в свободной, широкой, закрывавшей колени. Широкая юбка — это то, что нужно. Среди уличных запахов прогорклого масла, беляшей, карри, шаурмы и кислятины разлитого на асфальт пива он уловил её аромат — нежных духов, шампуня и детского тела.
— Эй, Лейла! — крикнул на своём языке Ахмет вглубь павильона.— Я уйду, пригляди за всем.
— Куда ты ещё собрался?! — так же громко и на своём языке ответила Лейла.— Почему я должна оставаться тут одна? Куда тебя понесло? Вернись сейчас же!
— Заткнись, не твоё женское дело! — огрызнулся Ахмет.— Кто ты, чтобы меня останавливать? Когда надо будет, тогда приду. Будь здесь. Я скоро.
Засунув руки в карманы, Ахмет направился за девочкой. Вот она прошла вдоль торговых рядов, остановилась на светофоре и перешла улицу. Мимо хлебного фургончика, мимо овощной палатки, через детскую площадку — к шестнадцатиэтажке. Ахмет шёл за ней не отставая. Он ел её глазами. Он представлял, как он срывает с неё рубашку, как жадно, по-звериному, хватает её набухающую грудь, как его член раздвигает её узкие бёдра, как она с ужасом смотрит на него, не в силах закричать, как всё равно он зажимает ей рот широкой грязной ладонью, как второй рукой он крепко держит её за светлые волосы, как кончает внутрь.
Когда они вошли в подъезд, Ахмет уже ничего не видел, кроме неё. Он весь превратился в животное, в чёрное первобытное животное, которое не умеет ничего кроме как жрать, трахаться и убивать. Ведь в ауле его ничему не учили, и всё, что он делал,— это то, что его предки уже умели тысячелетия назад — охотиться, есть и размножаться.
Девочка нажала кнопку вызова лифта, но тут услышала шаги позади себя и обернулась. Увидев чёрного мужчину с диким взглядом, надвигающегося на неё, она испугалась и начала пятиться.
Ахмет оценил ситуацию. В домах такого типа пожарная лестница находится за двумя дверями, прямого выхода к квартирам нет, и их никто не сможет увидеть.
Он быстро подошёл к ней, ударил её по щеке и, прежде чем она успела закричать, закрыл ей рот рукой и сдавил горло. Крик получился сдавленный, похожий на хрип.
— Молчи, сука! Закричишь — убью тебе на хуй, билять,— прошептал Ахмет ей на ухо.
Больше не говоря ни слова, он потащил её на пожарную лестницу. Девочка даже не сопротивлялась, а может, он просто не чувствовал этого — такая в нём взялась животная сила.
Дотащив её до третьего этажа, Ахмет ещё раз ударил девочку наотмашь по лицу и бросил её на лестницу. Она смотрела на него так, как смотрят в лицо смерти — с паническим ужасом, не шевелясь и не в силах закричать.
Ахмет быстро снял спортивные штаны. Девочка, увидев эрегированный член, попыталась позвать на помощь, но вместо крика опять получился хрип. Она привстала и на руках, спиной вперёд, проползла от него несколько ступенек наверх.
— Я тебе сказал, сука, молчи! — Ахмет нагнал её, раздвинул ноги, лёг сверху и снова закрыл ей рот ладонью. Вторую руку он запустил под юбку. Под юбкой были детские трусы — не стринги, без кружев, а такие, какие носят маленькие девочки. Даже, кажется, с каким-то рисунком. Он начал стаскивать их, и трусы порвались. Ахмет отбросил их в сторону.
Всё произошло так, как он и представлял себе, когда шёл за ней следом. Она пыталась визжать, но его рука заглушала её крик. Она мотала головой, из глаз текли слёзы, но всё это только его заводило. Резкими толчками он входил в неё, двигаясь всё быстрее и быстрее, пока не кончил внутрь. Какое-то время он лежал на ней и жадно дышал. Сердце стучало, как отбойный молоток.
Всё-таки он стал у неё первым. Теперь она может ехать на море. Отдышавшись, Ахмет взял её за горло и стиснул так, что она захрипела.
— Скажешь кому, билять на хуй, совсем тебе убью, сука. Лежи, билять, здесь. Милиции скажешь, папе-маме — убью на хуй. Найду билять и убью.
Ахмет натянул штаны, бросил порванные трусы ей на лицо и быстро вышел из подъезда. До цветочной палатки быстрым шагом было чуть больше пяти минут.
— Всё в порядке? — спросил Ахмет на своём языке.— Менты не подходили?
— Нет, не подходили. Всё в порядке. Продала три букета — два с хризантемами и один — семь роз.
— Иди внутрь,— приказал Ахмет.— Теперь я стою.