Помнишь, мы с тобой поехали в парк, сели в маршрутку, я у окна, потому что солнце яркое было, чтобы тебя не слепило, а ты в проход ноги вытянула. А на середине пути ты мне положила голову на плечо и задремала, а я старался пружинить в такт неровной дороге, чтобы ты головой не билась. Мы ещё, помнишь, за руки держались, я перебирал твои пальцы, а ты второй рукой так, сквозь сон, гладила мою. Приехали, я первым вышел, чтобы тебе руку подать, и вот стою такой внизу, а ты на верхней ступеньке, улыбаешься и спускаешься ко мне вниз. Я ещё тогда подумал, что вот ты королева, а я не пойми кто, а нас всего-то три ступеньки разделяет.

Мы ещё с собой хлеба взяли, помнишь,— ну там покормить лебедей или уток, шли ко входу, и гравий хрустел под ногами, народу уйма была — выходной же всё-таки, парочки влюблённые, родители с детьми, а ты смотрела на них, как папы молодые своих мелких на плечи сажают и так несут. «Клёво, да?» — спросила. А я типа не понял и чё-то промычал в ответ, мол, ага.

Все ломанулись по центральной аллее, мы какое-то время шли за ними, а потом, помнишь, свернули куда-то, где никого не было, замедлили шаг и наконец оказались вдвоём. И стали целоваться. Оторваться было невозможно, а потом рядом какая-то птица пролетела, близко-близко, ты аж вздрогнула, помнишь. Чё-то шли, шли и пришли к обрыву такому маленькому, а внизу то ли речка была, то ли пруд, пруд скорее. Мы встали на краю, я обнял тебя за талию, и только твоё белое платье шуршало от ветра. Пруд был гладкий-гладкий, как зеркало, а у берега в камыше плавали утки. Мы решили их покормить, начали спускаться за руку, ты опять была выше, и чуть не упали, я тебя внизу подхватил, а у тебя ещё туфля слетела, помнишь? Она чуть в пруд не улетела, мы тогда всех уток перепугали!

Потом обошли пруд, а там, с другой стороны, оказывается, лесенка была, по которой все люди спускаются. Поднялись по ней, ещё где-то там покружили и вышли к водопаду. Ну, от водопада там, конечно, одно название, так, струйка, но красиво. Смотрели, стоя чуть поодаль от всех, а потом за руки взялись, глядели друг другу в глаза. Я всё взгляд не мог отвести, восхищался тобой, любовался, такая ты красивая! А потом, помнишь, я сказал, что хочу быть с тобой всегда, а ты улыбнулась, засмеялась, обняла меня, и я подумал тогда, что как же здорово-то, а. Мы — навсегда.

Долго ещё тогда гуляли, пару часов, наверное. Потом ты устала, и мы двинули к выходу, а там как раз маршрутка уже. Ну мы опять так же сели, только ты уже сразу голову мне на плечо положила, а я тёрся щетиной об твои волосы и ловил знакомый твой запах. Водила на въезде в город чуть в какого-то чайника не влетел, он затормозил резко, и нас вперёд сильно дёрнуло. Ты глаза разлепила, мол, что это такое было, а я тебя успокоил, ну, что-то там на дороге случилось, но уже всё хорошо, давай, спи дальше. И ты снова прикорнула, я тебя погладил, а сам через головы смотрел вперёд на дорогу, пока до станции не доехали. Клёво съездили, ещё тепло так было, помнишь? Паш! Па-а-аш! Ты спишь, что ли?

— А, чё?
— Я говорю, ты спишь, что ли?
— Ну да, чё-то задремал. Хуйня какая-то снилась: прикинь, как будто я баба, значит, и у меня парень есть, и он меня куда-то, блядь, повёз… Чё-то в парк какой-то, что ли, а там, блядь… Короче, хуйня какая-то.
— Мда, Паш, с тобой нужно это, очко востро держать!
— Иди ты на хуй! Спи уже давай, юморист, блядь. Гомофоб хуев.

О, сработало. Значит, можно будет завтра и ей рассказать. На прощание.