На нашей улице находится харчевня. В ней прислуживает то ли мальчик, то ли девочка. Он мальчик, у него кадык, но он одет как девочка и ведёт себя как девочка. И обаятелен, как девочка.
Я зашёл и попросил еды. Он один из всех них знает английский. Наверное, потому, что он дружит с англичанами. Или американцами. Или австралийцами. Но сегодня он будет дружить со мной.
— Вы живёте неподалёку, раз частенько сюда заходите? — спросил он.
— Во-первых, как тебя зовут? — таким образом я решил узнать его пол.
— Себастьян.
— Себастьян?
— Нет, не Себастьян, а Себастьяна.
— Ты мальчик или девочка? — спросил я.
— Как тебе будет угодно,— улыбнулся он и подал мне вилку.
Я доел, харчевня закрывалась.
— Мы закрываемся, сэр,— подошёл ко мне он. Или она. Он так вилял жопой, вернее, жопкой, что уже было не понять, он или она. А пятьсот «тандуая» тем более мешали разбираться.
— Ты далеко живёшь? — спросил я. Непослушный язык у меня заплетался, да и руки подрагивали. Тело потрясывало, а глаза смотрели в одну точку, на холодильник с водой.
— Далеко, но могу сегодня жить гораздо ближе,— ответил он.
— Себастьян? — спросил я.
— Себастьяна,— поправил он и вильнул жопой.
— Нравится тебе моя серёжка? — спросил я.
— Я любуюсь ей не первый день, сэр,— ответила эта шлюшка с кадыком.— А как вас зовут?
— Тони, Себастьяна, Тони,— ответил я.
— Тони! Красивое, короткое и простое имя! — улыбнулась она.
Я кивнул и почти уронил голову на стол. В харчевне было душно, и мне хотелось на свежий воздух.
— Выйдем на пляж? — спросил я.
— Конечно выйдем,— ответила она.— Только давай куда-нибудь подальше от нашего места. Где потемнее. Ты любишь купаться голым?
— Люблю. Но больше я люблю, чтобы мы вместе лежали голые на песке и ласкали друг друга.
Она улыбнулась.
— Как скажешь.
Мы отошли от третьей лодочной станции — туда, где не было ни души. Музыка смолкла вдали, люди перестали ходить, солнце давно село, а море шумело, как оно шумит по ночам. Волна за волной, и только прибившиеся ветки выбрасываются на песок.
Мы стояли и смотрели друг на друга. В темноте этого было почти не видно. Я только заметил, как она улыбалась своими скулами. И как будто урчал её кадык.
Я снял с неё шорты. Она сняла шорты с меня. Я через голову снял своё поло. Она оставалась в своей белой футболке с какой-то красной надписью, которую я так и не разобрал. Я снял с неё футболку. Обнажившись, она двинула плечами, как девушка, только плечи были широкие, а груди не было вовсе. Переступая с ноги на ногу, она стеснялась своих трусиков — такие, знаете, тонкие, как стринги, и они странно смотрятся на мужском члене. Я снял их. Она сняла мои трусы. Мы остались нагишом и стали гладить друг друга по тем местам, которых у девушек нет.
— Купаться? — спросил я.
— Купаться,— ответил он.
И мы вошли в воду, держась за руки.
Волны игриво били нас по бёдрам, заливали до груди, щекотали сзади. Мы светились, как два фонарика в прибрежном море, наша кожа была гладкой, мы водили по рукам друг друга, по животам, спускаясь всё ниже, касаясь ног. Солёная вода ласкала нас, щекотала те места, где мы сами щекотали себя.
— Пойдём ко мне,— резко сказал я.— Море это прекрасно, но я хочу большего.
— Пойдём,— ответила она.— Я тоже хочу большего. От тебя. Я знаю, что от тебя можно хотеть.
Мы вышли из моря, держась за члены, и смеялись этому. Мы дошли до наших вещей, вытерлись одеждой, надели шорты и за руки пошли ко мне.
Была уже ночь. Хозяйка гостиницы дремала в лавке у входа. Увидев нас и узнав её, она прошептала: «Только не громко» и понимающе рассмеялась. Мы переглянулись и улыбнулись тоже. Пробрались на второй этаж, открыли дверь, включили вентилятор, зажгли неяркий свет.
— Смоем соль,— предложил я.
— Смоем соль,— повторила она.
— Вместе.
— Вместе.
Мы стащили друг с друга одежду и пошли в душ. Отвернули кран, и на нас полилась холодная проточная вода. Но нам было жарко вместе. Душ лил сверху, а мы тёрлись в объятиях друг друга. Наши плоские животы соприкасались, мы целовались в засос, я гладил её по длинным густым волосам, она трепала мой ёжик, задевая колечко на ухе. Наши члены общались друг с другом, её задница была худой и упругой, она сжимала ягодицы, а я просовывал в них руку. Она подавалась назад, рука входила между, палец находил то, что я искал. И то, что хотела она.
Намывшись, мы перешли в комнату. Сбросили с кровати простынь, камеру, провода, телефон, плавки, наушники, ноутбук. Мы были одни в этой кровати, без одежды, без вещей, только её смуглое тело, только мои волосы на груди, только наши языки, только наши члены — её во мне и мой в ней, по очереди. Когда кровать залилась белым, когда он вылил и вылил я, мы охнули и упали на подушки. Какое-то время мы тяжело дышали и ничего не говорили. Только она начинала говорить, я приставлял ей палец к губам.
Руки обессилели, и я убрал палец.
— Завтра у тебя? — спросил она.
— Не знаю,— ответил я.— Можем попробовать.
— Долго ты здесь ещё?
— Нет, не долго.
— Спокойной ночи, мой белый.
— Спокойной ночи, моя шоколадная.
Утром я увидел, как она уткнулась в подушку и выставила свою попу. Маленькую, костлявую, смуглую. Я погладил её, она улыбнулась во сне и начала просыпаться. Между ног вывалился член. Я погладил её по мягким яйцам, и они тут же затвердели. «Бритая»,— отметил я с удовольствием.
— До вечера? — спросила она, надевая стринги.
— До всегда,— ответил я и отвернулся на другой бок.— У меня есть жена в Киеве.
Она хлопнула дверью так, что это должны были услышать на соседней улице. Плюнула на порог. Лягнула каблуком бамбуковую стену. Я растянул ноги, взял телефон и написал в ночной Киев: «Доброе утро, любимая».